Дети Мёртвого Леса

Сапоги она ему так и не нашла. Отцовские ему малы, даже Рига — малы, хотя у Рига ножища была огромная. Вернее, мал сапог на правую, здоровую ногу, а с левой, короткой, едва не соскальзывает. Но хоть носки подходящие теплые нашла, и два куска старой грубой кожи с прохудившихся мехов, примотать хоть на подошву, чтобы не промокало сразу.

— А у тебя всегда так было? — страшно смущаясь, говорит Лиль. — Ну, нога…

Не могла ведь усохнуть кость? Не могла ступня стать короче? Или сломанные кости так срослись?

Хёд чуть поджимает губы, то ли пытаясь вспомнить, то ли… Думает…

— Всегда, — говорит он, наконец.

Кто же он?

А еще, Хёд куда выше и куда крепче, чем казалось вначале.

И куда сильнее. Когда Лиль, бегая мимо туда сюда, споткнулась о его швабру, он удивительно ловко поймал ее, словно видел. Впрочем, она падала почти ему на колени. Он поймал и поставил на ноги, так, словно она ничего не весила.

Его руки… ладонь втрое больше, чем ее собственная.

Но сильнее всего поражает то, что Лиль даже не может объяснить. Что ускользает… Но она чувствует. Его голос? Дело не в голосе. Хотя и голос у него был красивый, низкий и звучный. И что-то в манере говорить…

Человек, имеющий силу и власть, привыкший, что его слушаются. Благородный господин, влиятельный человек, с которым случилась такая беда?

Он принимает суетливую заботу Лиль. Именно принимает… не нуждаясь в ней. А ей так хочется сделать что-то хорошее. Это ведь несправедливо, если человек вот так…

Куртки по размеру она ему тоже не нашла. Та, что осталась от отца — оказалась невыносимо узка в плечах, рукава короткие. Натянуть на него можно, но… ужасно. Еще на чердак надо слазить, может там чего есть. «Потом, — говорит Хёд. — Не торопись, не волнуйся. Если найдешь, то принесешь потом».

Что сделать еще? Лиль расчесала ему волосы, взлохмаченные и свалявшиеся, еле разодрала, едва не сломав гребень. Бороду расчесала.

Дед смеется над ней. Пусть. Дед всегда ворчит. Бантики ему…

Нет, бороду надо немного постричь, чтобы аккуратнее… Да, когда она берет ножницы, Хёд скрипит зубами, но не пытается спорить. Ей все кажется, он терпит ее, как взрослый терпит непоседливого ребенка, не хочет обидеть. Она и чувствует себя ребенком рядом с ним… вот так неожиданно… хотя Лиль уже взрослая, дед давно поговаривает, что замуж ее пора пристроить, чтоб при муже, чтоб было кому позаботиться о ней, если что…

Но Лиль взрослая и может позаботиться о себе сама.

Что сделать еще?

Повязку ему на глаза.

— Так будет красивее, — говорит она.

Он усмехается, чуть заметно, чуть снисходительно, но не возражает тоже. Ему все равно насколько это красивее. Это не ему, это Лиль неловко смотреть на его лицо, его глаза… пустую вдавленную глазницу, на косящий в сторону глаз с желтоватым бельмом… Пусть так, с повязкой… словно ничего нет. Он соглашается.

И кормит его пирогами, у Лиль как раз поспели, с яйцом и капустой, очень вкусные… всем ее пироги нравятся. И Хёду тоже нравится… он ест медленно, аккуратно, но то, что ему нравится — совершенно точно.

— Ты похож на благородного господина. Какого-нибудь барона, или даже герцога… — осторожно говорит она, смущается. Разве можно с благородным господином говорить и обращаться, как она с Хёдом, едва ли бантики ему не завязывая?

Но Хёд улыбается, едва заметно, но легко и тепло.

— Может быть, так и есть, — говорит он. — А может быть, я тварь из Леса.

— Нет! — Лиль невольно вздрагивает, ежится. — Не говори так.

— Почему? — удивляется он. — Думаешь, люди в Лесу какие-то иные, чем по эту сторону? Да и по эту… Деревня ваша отошла под протекторат. Так что теперь все мы здесь лесные твари.

От таких слов холод пробирает и комом сворачивается в животе. Лиль невольно вздрагивает, руками себя зябко обхватывает, шмыгает носом…

— Прости, — тихо говорит Хёд, — я не хотел тебя пугать.

— Ничего, — говорит она. — Ты прав. Все так и есть. Значит, Лес теперь заберет нас, да?

Лиль ведь слышала, знает. Только раньше все эти истории казались детскими страшными сказками, а теперь… вот с тех пор, как мама ушла… Мама плакала, звала Лиль с собой, кричала на нее, что Лиль сама тварью стать хочет. Братья ее чуть силой не увели… но как силой? Не тащить же ее всю дорогу. А дед Эйдун, папин отец, не мамин… они с мамой ругались всегда… всегда не ладили. А тут. Дед сказал: «умру, где родился, никуда не пойду».

— Очень многое зависит от тебя самой, — говорит Хёд. — Захочешь ли ты впустить Лес в свою душу. Силы у тебя, конечно, нет, и защищаться нечем, но это не значит, что нужно опускать руки.

Не значит. Это так странно. Никто не говорит с Лиль о таких вещах.

Немного страшно…

— А у тебя волосы черные, ты знаешь? — она протягивает руку, осторожно касается его волос. — У наших, ни у кого, таких нет. Светлые, или рыжие еще. И даже если темные, то не такие, чтоб прям в синеву. У тебя… и у Шельды тоже… Вы словно… — Лиль запинается, не знает, как сказать. — У нас тут вначале говорили, что вы, должно быть, родственники, поэтому она тебя выхаживает. Тьяден белый совсем, а вы с ней…