Дети Морайбе

«Всякий раз, когда набегала волна, я боялся, что мы черпанем носом и пойдем ко дну. Двое суток трепал нас жестокий шторм; двое суток без передышки мы откачивали воду. Яростно совокупляясь, Морайбе и Ванем смахнули за борт Томо и Релкина. Мы боролись с волнами Морайбе, сражались с порывами Ванема, и уже никому не верилось в спасение. Огромные волны, Элани, – выше наших мачт! Ветры мотали нас, как игрушку на бечевке! Все, что я мог делать, – это держать „Воробья“ носом поперек волны, снова и снова выскальзывать из объятий Морайбе. И каждый раз, когда мы взбирались на гребень вала, я думал, что эта удача – последняя…»

Отец умолк, погрузившись в задумчивость, а потом вдруг улыбнулся.

«Борьба и холод изнурили нас до беспамятства, и, когда рассвело, мы уже было поверили, что утонули и отправились к далеким берегам. Но не Восходящие Земли согрели нас теплом нежных песен, а солнце своими лучами.

Волны осадили туман, и небо засинело пуще раковины моллюска-бородача. А Морайбе сделалась тиха и нежна, точно кошка, стерегущая сон котят, и только два дельфина составили нам компанию. Эти дельфины спасли Томо – как будто Морайбе сочла старого Релкина достаточной жертвой и решила оставить в живых тощенького юнгу.

И в тот день, Элани, мы было поверили, что боги благоволят нам. Каждый раз, выплескивая из ведра за борт трюмную воду, благодарили Морайбе за то, что помирилась с Буреликим. Затихла она, унялась: только солнце и гладь до самого горизонта. Эта гладь блистала, что твое зеркало…

И тут – такое! Сразу за бортом! Ох, Элани, до чего же они огромны!.. Видал я однажды, как вынырнул черный кит и ударом хвоста, точно пушинку, сбил в небе фрегата… Но черный кит ничто в сравнении с кракеном – так, закуска на один зубок. Кракен до того огромен, что и глазом-то не охватишь. Кто ему ровня? Ну, может, только синеспинник, так ведь и он нипочем не рискнет сразиться с кракеном.

Все мы, кто жив остался, окаменели от ужаса. Стоим и глядим вниз, даже ахнуть не в силах, а кракены знай себе мимо плывут. И выглядят дети Морайбе, скажу я тебе, незабываемо. За ними тянулись по воде толстенные и длиннющие щупальца, десятки щупальцев, и любой запросто смог бы утянуть нас под воду. Ведь кракен больше нашего бедного „Воробья“. Гораздо больше!»

Помолчав, отец продолжил с благоговением:

«О кракенах все судачат, да только никто не знает правды. Взять хотя бы добычу, что привез Орин Хариус. Ту, что якобы величиной с его судно. – Отец скептически покачал головой. – Элани, это был детеныш. Всего лишь плюгавый малек».

Когда же отец напрочь обеднел из-за скверной торговли и на складе у него в сотнях бочек протухла ворвань черного кита, он вспомнил, как после битвы и замирения Ванема и Морайбе всплыли кракены.

Вооруженный отчаянием, отравленными гарпунами и легендой о триумфе Хариуса, отец поднял на «Воробье» паруса и направился в пасть к назревающему шторму. Его матросам, этой шайке рисковых оборванцев, терять было нечего, кроме перспективы ломать мрамор в белых утесах, чтобы расплатиться с заимодавцами. Вот они и сделали ставку на удачу – на удачу, которая уже отвернулась от них.

* * *

Элани никогда не видела кракенов, зато часто слышала их.

Кракены разговаривали с ней в ее снах. И при этом обращались по имени.

Элани… Элани…

В сумрачном усадебном доме из тесаного камня, кутаясь в стеганое одеяло, внемля, как возятся и стонут ее мать и мужчина, выбранный ее матерью в покровители, Элани неподвижно глядела в мерцающие угли камина, а кракены взывали к ней.

Кракены пели об океанских течениях, о сокрытых под волнами городах, об истлевших кораблях с древним золотом в трюмах. Они пели о сосудах с оливковым маслом и китовым жиром, о мраморных статуях Мельны и Калиба, о потаенных кладах и о сокровищах, ковром расстеленных по дну вперемешку с костями моряков.

Кракены взывали к Элани спящей и следили за ней бодрствующей. Пели ей, когда она бродила по лугам и училась пастушескому делу у Эльба, сводного брата. Нашептывали, пока она спускалась с утеса к пляжу, где пряталась от своей новой семьи и заодно искала устриц. Язвительно хихикали у нее в мозгу, когда она, увлеченно выскабливая раковины, вдруг вскидывалась, обнаружив, что приемный отец стоит рядом, странно прикипев взглядом к ее телу.

Каждую ночь, когда меркли в золе угли, кракены взывали:

Элани… Элани…

* * *

Элани никогда не видела кракенов, но помнила тот день, когда впервые услышала их песню.

Она стояла на Княжеской пристани – крошечная девичья фигурка на краю длинного пальца, воткнувшегося в бухту. Стояла и смотрела по-над тихими водами на пену прибоя у волноломов, на проход, по которому должен был вернуться ее отец. Поблизости моряки сгружали с телег тюки шерсти, привезенные в город с пастбищ. Промокшую и отяжелевшую под грозовым ливнем шерсть матросы и стивидоры крыли на все корки, а шкиперы и грузовладельцы спорили, сушить ли ее или спускать в трюмы как есть.