Дети Морайбе

Думаешь, мне не наплевать на то, что ты женщина? Сдохни! Думаешь, меня прикалывает твоя хипстерская борода? Сдохни! Думаешь, я боюсь твоей балаклавы? Сдохни! Думаешь, меня разжалобят твои очки и личико пятнадцатилетней соплюхи? Сдохни! А ты, похожая на добрую бабушку? Тоже сдохни!

Сдохни!

Сдохни!

Сдохни!

Раз за разом выжимая спуск, я вспоминаю наставника, эту старую жабу. Его призрак злорадствует рядом со мной, торжествует.

«А чего ты ждала? – вопрошает он. – Чего ждала?»

Он счастлив, что ко мне пришла моя толпа – точно так же, как его собственная толпа однажды пришла к нему.

Я посылаю пулю и в него. А потом боек щелкает всухую.

Рохо тоже отстрелялся. Я отступаю, пытаясь перезарядиться, а Рохо сует руку под полу пиджака, где у него светошумовые гранаты. Почти сразу на него обрушивается волна ярости. Эта ярость предназначена не ему, но он преграждает ей путь ко мне.

Не успеваю заменить обойму. Опрокидываюсь под натиском тел.

Живи в толпе и умри в толпе.

Ботинки и туфли, подметки и каблуки бьют по голове, по ребрам, по животу. Чужие руки хватают, дергают за конечности, тащат. Чужие пальцы рвут мои волосы. Чужие кулаки месят лицо.

Я вспоминаю растерзанную собаками женщину. Эта женщина – я. Нужно было предвидеть, но я не предвидела. Нужно было вовремя сбежать, но я не успела. Теперь я умираю, и сильнее всего меня бесит, что конец оказался вот таким – во власти своры псов.

«А чего ты ждала?» – глумится старый наставник.

Годами я учила людей ненавидеть, и ненависть обрела такую силу, что теперь рвет меня на куски. Я добивалась, чтобы люди почувствовали себя жертвами, – и разбудила в них жажду мщения. Я вручила им в дар вседозволенность – и теперь погибну от этого дара. Они считают себя вправе творить любое зло – и называют это справедливостью.

Я кричу, умоляю, плачу, но не могу их остановить. Я умираю…

Взрыв сотрясает крышу. Я ощущаю силу ударной волны. Еще взрыв. Натиск толпы резко слабеет, а затем и вовсе прекращается.

Полупарализованная, кое-как выползаю из-под груды тел. Слышны стоны. В ушах звенит. Повсюду лежат люди, но лишь немногие из них корчатся. До меня пытается дотянуться женщина. Бью ее в лицо.

Оглядываюсь по сторонам, пытаюсь сориентироваться. Как же громко звенит в ушах… Рохо убит. Дэнни убит. Соня убита. Джиа убита. Толпа сделала свое черное дело.

Через улицу – пламя, им охвачен целый квартал. Похоже, пожары бушуют уже по всему городу, но здесь, на этой крыше, тишь да гладь. Я поворачиваюсь, ожидая увидеть новых людей, выбегающих из лестничной шахты. Вместо этого вижу… Джамала!

Он жив, и в руке у него… граната?

В ушах по-прежнему жуткий звон, голова раскалывается.

– Мать твою… Где ты взял гранату?

Ответ звучит еле-еле, как будто издалека, но мне удается прочесть по губам.

– У Рохо. Выпали, когда его смяла толпа.

Он бросает последнюю гранату в лестничную шахту и приседает, зажав уши. С ревом вырывается дым. Надо же, какие мощные! Мне повезло, что в момент взрыва я валялась под кучей погромщиков…

Почти никто из них не шевелится. Они либо без сознания, либо мертвы.

Джамал смотрит на меня. И тут я замечаю, что у него пистолет Рохо. И судя по тому, как он держит оружие, успел перезарядить.

В выражении его лица есть нечто, заставляющее меня насторожиться… нечто опасное. Мелькает воспоминание о том, что я чувствовала, когда решила, что моему наставнику пора уйти.

Джамал крепче сжимает рукоятку пистолета.

– Эй, Джамал! Не вздумай!..

– Ты плохой человек, Хайди. Очень плохой.

– Ну да, что есть, то есть. Но зато я добыла хренову тучу денег.

– И что толку? Разве сумеешь их потратить? Ты добывала деньги, буквально снося все на своем пути. – Он показывает на горящий город. – Ты больше не сможешь здесь жить! Никто не сможет!

– Почему тебя это волнует? Ты же из Чикаго.

– Думаешь, в Чикаго не то же самое творится? Назови хоть одну причину, по которой я не должен прикончить тебя, как бешеную суку, за все, что ты натворила.

Чуть подумав, я отвечаю:

– Для начала, если убьешь меня, то не сможешь свалить отсюда вместе со мной.

– Свалить отсюда? – Он смотрит на меня в кромешном изумлении. – Ты что, обдолбалась? Никто отсюда не свалит.

– Думаешь, я вру? – Указываю ему за спину. – Смотри.

Он боится отводить от меня взгляд, но все же поворачивается. Вдалеке над городом, лавируя между дымами, движется в нашу сторону вертолет.

– Это твой?

– Запаздывает малость, но да, он мой.

– Ты… ты это спланировала?

– Ну, «спланировала» – это слишком сильно сказано. Но по-любому предвидела. – Скромно пожимаю плечами. – Конец игры и все такое.

– Ты невероятная. – Он качает головой, разрываясь между отвращением и восхищением.

В его глазах есть искра. Та самая искра, что была и у меня все эти годы. Я люблю эту искру. Я боюсь этой искры. Амбициозность, расчетливость. Мы одинаковые. Он черный, я белая. Он мужчина, я женщина. Он из Чикаго, я из аризонского захолустья. Мы приехали из разных мест, у нас разные судьбы, но здесь мы одинаковые. Мы родственные души.

Это вселяет в меня страх.

И надежду.