Дети-одуванчики и дети-орхидеи

Тогда, погрязнув в болоте усталости и огорчения, мы решили задать новый вопрос, совершенно иного толка. Мы спросили себя, не был ли «шум», который мы так яростно и настойчиво пытались убрать из наших результатов, на самом деле «музыкой». Что, если проблема заключалась не в данных, а в том, как мы их рассматривали? Может быть, упрямая постоянная изменчивость, от которой мы никак не могли избавиться, и была тем самым явлением, которое мы искали. Может быть, тот факт, что последствия воздействия стрессоров на детей столь несоизмеримы, и был корнем проблемы – ключом к двери, которую мы так старались открыть?

Даже в то время среди научной и широкой общественности существовало почти анекдотическое представление о том, что некоторые, так называемые «неунывающие» дети обладали необычной способностью выживать и процветать в самых неблагоприятных условиях. Мы знали примеры детей, переживших ужасы нацистских лагерей во время Второй мировой войны, и более современные, когда трудные дети из бедных районов находили свой путь из пучин бедности и расовой дискриминации и становились уважаемыми профессионалами или успешными предпринимателями. Существовало также мнение, не очень хорошо подтвержденное документально, что на другом конце спектра находятся «уязвимые» дети, у которых нет таких способностей к выживанию в жестких условиях и чья беззащитность ухудшает здоровье и тормозит развитие в неблагоприятных обстоятельствах.

Таким образом, еще до того, как появились систематические и элегантные исследования жизнестойкости, проведенные Норманом Гармези и Энн Мастен в Университете Миннесоты, уже имелось представление о том, как несходство человеческого характера, личности или конституции может привести к совершенно разным последствиям стресса, бедствия или неудачи. Определенный фоновый уровень «шума» казался чем-то вроде естественной человеческой реакции на превратности жизни. Важно отметить: этот спектр устойчивости и выживания выглядел как постепенное изменение между двумя полюсами, жизнестойкости и уязвимости, между надежной, дарующей силы способностью сопротивляться несчастью и бессилием перед лицом самых незначительных проблем. Два конца этой шкалы жизнестойкости – уязвимости всегда несли нравственный смысл: жизнестойкость считалась героическим и победоносным качеством, а уязвимость – печальным малодушием. Подобные общепринятые и среди публики, и среди ученых взгляды, окрашивающие жизнестойкость и уязвимость в смутно определенные нравственные цвета, займут должное место в нашем исследовании. В конце концов, мы будем оспаривать оба представления.

Тенденция рассматривать изменчивость результатов воздействия неблагоприятных факторов в понятиях чести и стыда была – по крайней мере, отчасти – следствием предположения, что источник такой изменчивости заключается в характере и силе воли. Но моим коллегам и мне в то время казалось не менее правдоподобным, что внутри основополагающей, ненамеренной биологии человеческой реакции на стресс существует более глубокий фундаментальный источник. А если последствия влияния неблагоприятных факторов на здоровье были такими разными потому, что внутренние, невидимые биологические реакции детей очень сильно различались? Что, если именно врожденная реакция детей на стресс и определяла заметную изменчивость в воздействии стрессов на здоровье? Предыдущие исследования, преимущественно с участием взрослых, ясно показали, что разница в реакциях на стресс связана с психическими и физическими расстройствами, включающими психопатологию, ишемическую болезнь сердца и травмы. Что, если те недостатки, которые мы старались вычеркнуть – тот самый «шум» при рассмотрении связи стресса и болезней, – и были наиболее интересным и показательным аспектом наших данных? Мы получили глобальный и серьезный научный урок: естественный мир всегда более элегантен, сложен и великолепен, чем самая лучшая, самая красивая гипотеза.

«Музыка» индивидуальной изменчивости

Если изменчивость в отношении реакции на стресс действительно существовала и была важным элементом закономерности стресс – заболевание, то она должна скрываться, хотя бы отчасти, в нейробиологии, которая и определяет реактивность. Таким образом, нам нужно было тщательнее изучить две основные нейробиологические системы реакции на стресс в головном мозге млекопитающих.