Дети павших богов

Вспомнилась ясно, как давно не вспоминалась; освещенная гневом и смятением память проступила резче. Отец склоняется надо мной, держит за горло.

«Эф, ты нечиста».

Что увидела в моей крови та жрица? Только ли мое проклятие? Или еще и происхождение?

Меня захлестывали воспоминания. Мать с плачем бросается на отца, пытается оторвать его от меня. Магия пылает на кончиках ее пальцев так ярко, что черное стекло потолка светится, как ночное небо. Мне запомнилось, что ее будто бы окружили падучие звезды, но я к тому времени почти лишилась чувств. Ее магия была сильнее отцовской, многократно сильнее. И только тогда он смилостивился.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – презрительно бросила я. – Все это ничего не значит.

Как было бы легко, если бы это ничего не значило.

Что бы я стала с этим делать? Я всю жизнь добивалась любви отца, чтобы не возненавидеть его за все, что он у меня отнял. Мне легче было верить, что я это заслужила. Легче было верить, что он прав и что мне еще открыт путь.

А если нет, я оставалась без истории. Без своего пути. Я заперта наедине с ненавистью, и идти мне некуда. Я и сейчас, столкнувшись с этими ужасными мыслями, чувствовала, как смыкаются стены.

Лицо Орина стало странно беззащитным, почти умоляющим.

– Я рассказываю потому, что ты – тиирна Дома Обсидиана. В твоей власти что-то изменить. Эф, ты могла бы сделать то, чего не сумела твоя мать. Ты могла бы создать лучший мир для тех, в ком течет та же кровь…

Течет та же кровь…

От этих слов во мне наконец что-то сорвалось. Орин зашел слишком далеко, и я зарычала на него:

– Прочь от меня!

– Эф…

Передо мной был чужак. Он ничего обо мне не знал. Он загнал меня в угол, чтобы все это рассказать и потом через меня добиться лучшего для своего королевства.

Нет!

Орин качнулся вперед, словно хотел меня удержать. Но я попятилась по дорожке, подхватила клинки и кинулась в темноту.

Во мне бушевало чудовище – чудовище, состоящее из одних хищных лап. Нельзя было останавливаться, задумываться, потому что, сделай я это, думала бы только о словах Орина, о его ужасных словах. Эти слова разрушили бы мою жизнь, но эти слова так многое объясняли.

Я бежала, перепрыгивая через стены, ускользая в тень.

Не может это быть правдой!

Если так, значит я не дочь своего отца.

Если так, пусть даже я тиирна, мой титул ничего не значит в королевстве, построенном моим отцом и верном только ему.

Если так, моя кровь делает меня изменницей.

Моя нечистая кровь.

«И все же, – шепнул мне кто-то, – это так многое объясняет».

Не помню, как я оказалась перед той дверью. Не помню, как туда попала и, не раздумывая, постучала.

Дверь открылась, и заспанный Кадуан захлопал глазами, озабоченно нахмурился.

Я не дала ему заговорить – обхватила за шею и прижалась губами к его губам.

На долю секунды Кадуан остолбенел от удивления. Но быстро опомнился, обнял меня, с жадностью ответил на поцелуй. Мы оба горели. Он был без рубахи, а я в этом смешном вишрайском платье – нас разделяло так мало, но и это слишком мешало. Наше тепло смешалось, кожа касалась кожи, и поцелуй делался глубже, его язык пробовал мой на вкус, руки стискивали меня все крепче.

Я неуклюже дернула дверь, захлопнула. Он прижал меня к стене, я вскинула ноги, обхватила его за пояс. Когда мы соприкоснулись бедрами, мое дыхание стало рваным.

Вокруг меня, со всех сторон, был он – я успела так хорошо его узнать. Но такого я не ждала, не ждала такого голода, не ждала, что желание овладеет нами так быстро.

В самой глубине сознания кто-то шепнул: «Это ошибка». Я искала здесь спасения, хотела утонуть в прикосновениях чужих рук. И слишком поздно поняла, что рядом с Кадуаном становлюсь собой больше, чем когда-либо бывала.

Его руки скользили по моей нагой спине, по бокам, словно он хотел запомнить очертания каждого мускула под кожей. Его большой палец – один только палец – скользнул под одежду, погладил ребра. Почти не касаясь, но в этом была такая близость, что я со стоном прервала поцелуй.

Я желала его каждой жилкой. И знала, что он желает того же. Я чувствовала его желание, оно упиралось в меня самым очевидным образом, но это желание выражалось и в том, как он цеплялся за меня – словно умирающий цепляется за жизнь.

Мы замерли на миг. Дрожь нашего дыхания смешалась между почти соприкоснувшимися губами. И вот он снова целует меня, но уже медленнее, нежнее. Его губы, язык, все его тело выражают нежный вопрос. Все было до боли невинно – такой невинностью, которая стирает всякое притворство. Которое обещает: «Это не просто наши тела – это я и ты».

Я не стерпела этой ясности. Вырвалась из его объятий, упала на колени. Мои руки возились с пуговицами его штанов.

– Эф…

Боги, я всегда ненавидела, как он выговаривает мое имя.

Ненависть ли это?

Я его не слушала, но успела справиться лишь с первой пуговицей, когда он остановил меня:

– Эф, перестань. – Он пальцем поднял мне подбородок.

Я не замечала слез, пока не взглянула на него и не заметила, как расплываются его черты.

Он изменился в лице. Он упал на колени, прижался ко мне лбом. Его рука погладила меня по щеке.