Дети павших богов

Внешне Нура спокойна, но внутри узлом стягивается тревога. Она не отходит от его постели.

Его вызывали по особому поручению верховного коменданта, и вернулся он вот таким. Она не знает, что они с ним сделали. А если бы ей сказали, она бы не поняла. Решайе – из тех вещей, в которые не поверишь, пока не увидишь.

Через несколько дней Макс открывает глаза, и из них смотрит кто-то чужой. Она понимает сразу – достаточно знает Макса, чтобы заметить разницу еще до того, как он открыл рот. В первый раз изо рта вырываются несколько скомканных, почти бессмысленных слов, а пальцами он тянется к ее лицу, будто забыл, как выглядит человек.

Позже он объясняет ей, что это. Хотя и сам, кажется, не понимает. Верховный комендант плотно им занимается, и Вардир тоже. Она наблюдает, как они его готовят. Однако она не постигает, какая сила в нем скрывается, пока однажды в нем не лопается какая-то сдерживающая нить и он одним махом сносит целую учебную арену. Нура, Вардир и верховный комендант остаются целы по чистой случайности. Вардир, несмотря на причиненный ущерб, сияет; верховный комендант угрюм, но доволен. Нура не знает, восхищаться или ужасаться. Может быть, уместно и то и другое.

Время идет. На войне льется все больше крови. Решайе уютно устраивается в шкуре Макса, даже если Максу от этого совсем неуютно. Первое применение Решайе в бою дает победу такую скорую и безоговорочную, что Нура лишается дара речи. Все ликуют. Но Макс рано уходит с праздника. Она после заглядывает к нему: он сидит в темноте, уставившись в стену.

– Макс? Все хорошо?

Он косится на нее через плечо. Долю секунды это не его взгляд. Потом свечкой загорается знакомый.

– Просто устал, – слабо улыбнувшись, говорит он, но – Вознесенные! – он никогда не умел врать.

Нуре двадцать два, и она совершенно к такому не готова. Люди, с которыми она вместе сражалась десяток лет, с воплями гибнут на мостовой, а она пробегает мимо. Свернув за угол, она видит жестокую гибель своего командира: копье мятежника пронзает ему грудь. Она вместе со всеми поворачивается и бросает его. А что было делать?

Они ждали заурядной вылазки. Сарлазай даже не был целью – просто проходили сквозь него. Но мятежники подстерегли, подготовили засаду – и этой засадой разрушили немалую часть собственного города. Ее поражает такое бессердечие.

По пути к назначенному месту встречи она убеждается, что победителями из этой бойни не выйти. Уже приняв эту страшную мысль, она узнает в дыму знакомое лицо. Она хватает друга, затаскивает в переулок, хоть как-то укрытый от боя.

Макс хороший боец. Его кинжал мигом оказывается у ее горла.

– Не смей убивать меня, – говорит она. – Вокруг сотни мятежников, которые с удовольствием сделают это за тебя.

Он опускает кинжал. Чистое облегчение разливается по его лицу, когда он ее узнает, и это выворачивает ей душу. Потом она замечает, сколько на нем крови, и в животе что-то обрывается.

– Сколько здесь твоей крови? – спрашивает он, глядя на ее окровавленную одежду, но она качает головой:

– А сколько на тебе твоей?

– Насколько все плохо?

– Очень плохо… Разве сам не чувствуешь?

Глаза у него открыты, но видно, что сознание то и дело уплывает. Ужас сжимает ей грудь. Он не удержится на ногах, вот так, без целителя, без…

– Нам придется отступить, – говорит он ей.

Но она устала отступать. Отступят сегодня – и оставят город, устеленный погибшими зазря. Завтра, или на следующей неделе, или через месяц она будет баюкать еще одного умирающего ребенка или обнимать плачущую мать. И будет бросать прах погибших товарищей в море, уже унесшее миллионы других.

Этому не будет конца.

А ей больше нечего отдать.

Ее рука тянется к его лицу.

– У нас есть ты, – шепчет она. – У нас есть ты…

– Ну уж нет. – Его лицо сводит отвращением.

– Если они хотят гадить в собственную постель, пусть сами в ней и спят.

Жестокие слова раздирают ей губы. Но она зла – здесь пострадали невиновные люди. И начали все это мятежники, сами подожгли собственный дом.

Да, от боли, что мелькает на лице друга, у нее сжимается сердце. Такая боль… но когда все остальные устали до бесчувствия, она хватается за эту удивительную – опасную – наивность.

– Я не могу, – говорит он, и она понимает, что это правда.

Он получил дар. Но слишком мягок, чтобы его использовать. Даже если одним ужасным ударом мог бы спасти тысячи жизней.

Она его любит. Она никогда не называла это такими словами, даже наедине с собой. Опасное слово. Только сейчас, когда кончается мир, она позволяет себе почувствовать любовь.

Ее пальцы сдвигаются ему на виски. Она чувствует его разум своей магией. Она уже узнает его форму. Она знает его, как никого другого.

Для нее будет честью позволить ему себя убить.

– Ты же понимаешь, что рано или поздно твоя сердобольность тебя убьет, – бормочет она.

А потом проникает в его сознание, проталкивается силой в глубину. Срывает двери, которые он так тщательно охранял.

Выпускает из него невероятную, заканчивающую войну силу.