Дети павших богов

Она точно видит, в какой момент его взгляд меняется: боль от предательства – страх – ярость. Она готова сказать ему, что сожалеет. Но не знает, успела или нет.

Потому что огонь уже повсюду, а она на земле и видит только пламя, пламя, пламя и смерть, тянущуюся к ней его руками.

Нура не помнит ничего, кроме боли.

Она приходит в себя и снова теряет сознание. Однажды, открыв глаза, видит целителя с лоскутами ее сожженной кожи в руках. Ей удается шевельнуться: опустить подбородок и посмотреть на себя. То, что она видит, вовсе не похоже на человеческое тело – просто кусок обугленного, изуродованного мяса. Она начинает кричать, но целитель снова погружает ее в сон. Если бы эта темнота обернулась смертью, она была бы счастлива.

Она готова поклясться, что видит лицо Макса, смотрящего на нее сквозь завесу бесчувствия, но стоит ей потянуться к нему – он пропадает.

Она все еще мучается, но пришла в себя. Боль в теле ничто в сравнении с той, что рвет ее на части при рассказе о случившемся с Фарлионами. Семья, принявшая ее к себе в дом, любившая, как никто не любил… никого не осталось, и от того, как это произошло, у нее разрывается сердце.

Саммерин рассказывает мягко, спокойно. Она молчит, пока он не выходит из комнаты, и только потом испускает сдавленный вопль истерзанными голосовыми связками. Вопль разносится по комнате, по коридору, по башне, к ней вбегают целители, и она отворачивает лицо, чтобы они не увидели ее слез.

Ей дают кресло-коляску, чтобы передвигаться на нем, пока не встанет на ноги. Ездить тоже ужасно больно, но она подслушивает разговоры, выясняет, где Макс, и катит к его комнате.

От звуков, доносящихся из-за двери, у нее холодеют все мышцы.

Его голос скомкан страданием. Слышится грохот, будто там швыряют предметы или бьют кулаками о стену. Она слушает, пока новый рев, достигнув крещендо, не срывается в тишину.

Все это ее вина.

Ей хочется быть с ним. Хочется обнимать его, пока мир не затихнет, утешать его, горевать вместе с ним. Хочется пасть на колени и молить его о прощении. Хочется вырвать себе сердце и сунуть ему в руки: я знаю, это мало, но вот оно, и я остаток жизни потрачу, пытаясь расплатиться за то, что погубила лучшее, что было в нашей жизни.

Но она не может шевельнуться.

Она не знает, сколько проходит времени, пока дверь не раскрывается, выпуская Саммерина. Тот холодно смотрит на нее:

– Ты заходишь?

Она долго не отвечает. Наконец говорит: «Нет» – и чувствует себя трусливой, как никогда.

Саммерин отворачивается.

– Хорошо, – говорит он и оставляет ее одну слушать, как за дверью плачет друг.

Войне конец. Но еще не за все заплачено. В Сарлазае погибли тысячи – кто от первой атаки, кто в хаосе, обрушившемся после. И Максантариуса Фарлиона призывают к ответу.

Нура узнает о предъявленных ему обвинениях у себя в комнате, в Башне. Она еще прикована к креслу и почти беспомощна.

– Не его вина, – говорит она Зериту. Она ненавидит Зерита – теперь ненавидит сильнее, чем кого бы то ни было, кроме, может быть, самой себя. – Ты знаешь.

Каждое слово дается ей с трудом. Голос сипит.

– До того времени он с ним вполне справлялся, – возражает Зерит. – Действовал он сам. К тому же недопустимо, чтобы мир узнал о Решайе. Ты это понимаешь.

Только теперь она понимает, что Макс никому не рассказал о ее поступке. Это больно.

– Он… он поступил правильно. Закончил войну. Я… я дам показания.

– Показания? Ты едва говоришь.

– Я дам показания, – цедит она.

И дает. Сидит перед советом пятидесяти судей – по одному от каждой аранской области – и с инвалидного кресла отвечает на вопросы. Вопросов много, а говорит она мучительно медленно, так что это длится часами. Но она выговаривает все нужные слова, рисует картину способного капитана, выбравшего лучшее для своих солдат и страны, как бы дорого ему это ни стоило. Под конец она сплевывает кровь в поданную ей чашку воды. Но она их убедила. Когда она выезжает из зала, Максантариус Фарлион герой, а не преступник.

Титул, о котором она мечтала превыше всего, достался самому ненавистному претенденту, но Нуре это безразлично. Зерит Алдрис не заслужил титула верховного коменданта. Его вручили за сомнительную честь остаться последним кандидатом. Майя Азерот погибла. Нуру вынудили отстраниться тяжелые ранения. А Макс, хоть и избежал Илизата, обременен наложенными Орденами ограничениями, запрещающими претендовать на этот пост.

Впрочем, и Нуре он больше не нужен.

Спустя несколько месяцев Нура заходит к нему в комнаты. Он открывает, а она не в силах высказать того, что подступило к горлу. Слова ей не даются. И вместо слов они по давней привычке бросаются друг к другу. Может быть, оба надеются вернуть клочки тепла от знакомого тела. Но и тела для них теперь незнакомы, навеки отмечены следами того, что их погубило. Она замечает грусть на его лице, когда стягивает через голову рубаху, показывая ему все свои ожоги. Потом грусть скрывается под хищным, яростным голодом.