Дети павших богов

Они с Ашраи переглянулись – и преобразились. Невежливо так пялить глаза, но я не совладала с собой. Они перекинулись одним движением. Обоих скрыл клуб дыма, а когда рассеялся, на месте Ишки и Ашраи оказались две птицы. Вместо Ишки – прекрасная золотистая сова со знакомыми желтыми глазами, глядящими из белых перьев на голове. Ашраи обернулся большим черно-бурым орлом и таращился так же угрюмо.

Ишка повернулся ко мне, сказал без слов, совиным взглядом: «Ждите. Увидим».

Одним сильным взмахом крыльев они ушли вверх. У меня перехватило дыхание. Была в их магии тонкость, с какой никогда не сравниться моей – грубой, нечистой.

Оба скрылись в млечно-белом небе, оставив нас в мучительном ожидании. Кадуан приблизился к стенам, прижал ладонь к камню. Склонив голову, коснулся просоленного камня лбом.

– Что там? – спросила я.

– Земля иногда говорит с тем, кто готов слушать, – пробормотал он. – Но сейчас я ничего не слышу.

Возвратившиеся Ишка с Ашраи легко вернулись в тела фейри – так плавно, что даже ряби не подняли на луже под ногами.

Мне некогда было восхищаться. Сердце замерло, стоило только взглянуть на их лица.

– Пусто, – тихо сказал Ишка.

– Ни души проклятой, одни цапли. – Ашраи выпятил челюсть. – Раньше надо было.

Я впилась ногтями в ладони. Он верно говорил – слишком долго мы медлили.

– Люди? – выдавила я.

– Не знаю, – покачал головой Ишка. – Резонное предположение, но… – Он снова повернулся к воротам. – Надо войти и посмотреть вблизи.

– Кто-то мог выжить, – добавила Сиобан.

Кадуан уже шел к воротам:

– Живых там нет. Но можно что-то разузнать.

Я взялась за ржавые прутья решетки:

– Помоги открыть.

Мы разделились. Ишка и я свернули в одну сторону, Сиобан с Ашраи и Кадуаном в другую, к берегу.

Ишка прошел вперед, я за ним, напрягая острый слух сидни, ловя каждый всплеск, каждый шорох тростника. Я смотрела Ишке в спину – золотистая, влажно блестящая кожа, напряженные плечи. Меч, который он обычно носил в ножнах за спиной, был теперь в руках. Я заметила два симметричных шрама у него вдоль лопаток – совершено прямых, совершенно параллельных.

Дом Тростника строился больше вширь, чем вверх, постройки стояли на сваях над солоноватой приливной полосой. Вода поднялась нам по щиколотку, потом по бедра. И только тогда дорожка вышла к каменной лестнице, а та вывела на мостки с поросшими мхом перилами. Первыми нам попались крошечные домишки из дерева и мха. Впереди проступали из тумана более просторные и нарядные городские дома.

И было очень, очень тихо.

– Вы видели тела? – прошептала я.

– Нет, не видели.

– Тогда они, может, разбежались.

– Возможно.

Голос его выразил то, чего не было в словах. Здесь все пропахло смертью.

В малых хижинах было пусто. В некоторых все перевернуто вверх дном: на полу осколки тарелок, одеяла с кроватей сорваны, книжные шкафы повалены. Другие выглядели нетронутыми. И нигде ни следа живших здесь фейри.

Впереди вставала столица Дома Тростника. Она строилась не из дерева – из железа и камня. Посередине поднимался храм Тростника – единственное здание, тянувшееся к небу. Его одетый мхом металлический шпиль обвивали высокие ростки бамбука с алыми цветами. Стебли поднялись так высоко, что лепестки терялись в тумане, трепетали на морском ветерке, как большие кровавые бабочки.

У дверей я потрогала камень и поднесла кончики пальцев к губам. И сразу желудок подкатил к горлу.

– Что? – заглянул мне в лицо Ишка. – Как на вкус?

– Не знаю. Вроде бы ничего особенного, но под этим… там…

– Что?

– Что-то… плохое. – Я высвободила из ножен оба клинка. – Приготовься.

Он кивнул и, крепче сжав меч, толкнул храмовые ворота.

Я никогда не бывала в храмах Тростниковых. Этот походил на лабиринт, узкие переходы стиснуты каменной резьбой и увешаны лениво шевелившимися под ветром коврами. К стенам подступала болотная вода, пол словно был составлен из пластинчатых листьев водяной лилии. Можно было представить, как в обычное время, в свете подвешенных в отрытых аркадах ламп все эти переплетения радовали глаз и внушали робость. Сейчас они выглядели угрожающими – кто-то мог затаиться за каждым поворотом, в сплетении тропинок легко заблудиться.

Мы далеко углубились в храм, прежде чем услышали голос.

Женский голос, прерываемый отчаянными всхлипами. Поначалу слишком отдаленный, чтобы разобрать слова.

Мы оба застыли, настороженно переглянулись. Ишка совершенно переменился, стал воплощением целеустремленности.

– Кто-то выжил, – выдохнула я.

Ишка уже сорвался с места, и мы поспешили по коридору, за поворот, за другой, пока не…

– Не забирайте их!

Теперь я различила слова. Они были искажены ужасом и невнятным выговором Тростниковых и еще чем-то, что едва ли можно было назвать голосом. Звуки сливались, как вода, улетучивались, как ветер.

За следующим поворотом мы ее увидели.