Дети Робинзона Крузо

Вначале Икс подумал, что это шутка. Миха не верит ему и, растеряв остатки деликатности, решил вот так, глумливо, пошутить. Это в сказочно-героическую эпоху детства все было дефицитом (в том числе фотки артистов и рок-музыкантов); сейчас всем продадут хоть «Боинг», хоть скрипку Страдивари, да еще скрипачку в придачу. Икс и сам видел недавно точно такую фотографию, вставленную в дорогую подарочную рамку в магазине «Красный куб». Конечно, видел – ведь его дом окружен не только детскими (еще одна зловещая шутка) магазинами, где сходятся все темные линии, а по ночам из стен выползают трехголовые чудовища. Икс сразу узнал фотографию, перед которой застыла парочка влюбленных. Они обнимали друг друга за талии, видимо, заявились выбирать подарок.

– Какая прелестная, – проворковала юная девушка, обращаясь к своему спутнику. – Не знаешь, кто это?

– Не знаю, – отозвался тот. – Какая-то певица или модель.

– Актриса, – подсказал Икс. – Она была актрисой. Это Одри Хепберн.

Парочка посмотрела на него с недоверием и настороженно улыбнулась. В общем, все как обычно, никаких новостей с фронта. Икс тогда подумал, что если Миха когда-нибудь снова появится в его жизни, то вот для него весьма милый подарок. Презент. Миха появился и принес презент с собой. И ничего милого в этом не оказалось.

– А ты даже не пожелтела и не обтрепалась, – проговорил Икс, выпуская струю дыма. – Черт побери, даже не пожелтела.

Вот уже некоторое время Икс смотрел на фотографию Одри Хепберн. Он смотрел на нее напряженно и зачарованно. Дело в том, что, по Михиному утверждению, это была та самая фотография (новенькая, как будто только что купленная в магазине милой и необязательной утвари «Красный куб»), которую почти четверть века назад они вынесли из немецкого дома.

– Ты хранил ее все это время?

Миха кивнул.

– И никому ничего не говорил?

– О чем? О чем было говорить?

– Ну, ведь…

– Он мне тогда успел сказать, что я должен ее сохранить. Только мы, вроде как, не знаем, было ли это на самом деле.

– А ты что думаешь?

– По поводу «на самом деле»? – Миха улыбнулся. – Не смеши, Икс. Каждый из нас знает, как все произошло. И пусть оно касается лишь нас троих, но так оно и было.

Икс боязливо протянул руку к карточке. Перевернул. На обороте размашистыми и также вовсе не стершимися буквами было написано: «Все – берег. Но вечно зовет море». Икс, по ставшей уже доброй традиции, облизал губы и хрипло произнес:

– Ты когда это написал? Про берег?

Миха посмотрел на него внимательно, пожал плечами:

– Эта надпись там была. С самого начала.

У Икса быстро застучало сердце, а в голове словно поднялся рой пчел, вызывая странное ощущение дежавю. Вот так некоторое время назад он не знал, что это – темные линии или белая горячка все же настигла его, и он лежит под капельницей в палате для душевнобольных.

– Мне она понравилась, – сказал Миха. – Потом я выяснил, что это строчка из немецкого поэта…

– Годфрид Бенн, – еле слышно произнес Икс.

– Да.

Рой пчел в голове. Они поднялись и, возможно, вот-вот начнут жалить.

Миха посмотрел на Икса обеспокоенно, затем привстал и вдруг обнял его. Крепко. И Икс почувствовал, что сил у него почти не осталось.

– Старик, ну-ка, прекрати! Успокойся, – попросил Миха, все так же не разнимая рук, словно они по-прежнему детские друзья или пьяны до сантиментов, или (Икс с трудом удержался, чтобы истерично не хихикнуть) пара любовничков. – Мы тогда много чего выдумали про эту фотографию. И… это и моя вина. Но эта надпись – просто поэтическая строчка…

– Не просто, – почти упрямо заявил Икс, высвобождаясь. – Может, тогда так оно и было. Но не сейчас. – Икс плотно сжал губы и посмотрел в окно, где, укрытая тьмой, стояла стена магазина Синдбада, затем промолвил: – Мне тоже есть что тебе рассказать. – Он кивнул, глядя на Миху, и устало повторил. – Может, тогда так оно и было. Тогда, но не сейчас.

III.

Джонсон давно уже был рациональным человеком. Вернее, он полагал, что оставался таким всегда. Ему было наплевать на черных котов и на то, что если пришлось вернуться, следует посмотреть в зеркало и высунуть язык. Он не стучал по деревяшкам и не сплевывал трижды через левое плечо; не заморачивался над водой из трухлявого пня и над встреченными женщинами с полными ведрами; не впадал в истерию, если видел во сне свадьбу, как и в эйфорию, если натыкался там же на похороны; у него, конечно, были любимые вещи, как британский пиджак с замшевыми налокотниками, и Джонсон многого добился благодаря собственному трудолюбию и упорству, но вовсе не с британским пиджаком он связывал свои удачи, как и не с его отсутствием – случавшиеся промахи. Да, Джонсон давно уже оставался абсолютно рациональным человеком. Так и было. До сегодняшнего дня.

Сегодня по просьбе своего старого друга Михи-Лимонада он передал ему флейту. Уж так вышло. И вернувшись домой, вдруг ощутил некоторый дискомфорт. Сначала сей факт даже почти позабавил: ну подумаешь, остался без флейты…

впервые