Дети с улицы Мапу

— А… хлеб… дай, — произнес Хаим.

Шмулик вздрогнул. Теперь он узнал его: это был сапожник Хаим.

— Хаим, ты меня не узнаешь? — спросил он дрожащим голосом.

— Нет… да… ты, Шмулик… жив — пробормотал сапожник безразличным голосом.

— Что с тобой случилось, Хаим? — начал было Шмулик, но осекся: страшное равнодушие сапожника заставило мальчика замолчать.

— Зимой во время облавы, он отморозил ноги, не может ходить, ответила за него женщина.

— Отморозил ноги, да… Нету ног, — глухо повторил тот, кого когда-то называли Хаим-богатырь.

— Хаим, мы принесли кожу. Сможешь сшить сапоги для этого парнишки?

— Сапоги? Да, — тупо бормотал Хаим, как будто смысл слов не дошел до его сознавая, и добавил: «Ноги у меня болят».

— Хаим, мы приведем фельдшерицу.

Из глаз Хаима выкатились две слезы и повисли на конце бороды.

— Да, фельдшерицу, дорогой, приведи, невмоготу ему больше… — покачиваясь в такт словам, сказала женщина и вытерла ему лицо грязным платком.

Дважды побывал Шмулик в землянке вместе с Лизой-фельдшерицой. Она помогла Хаиму. Правда, он лишился больших пальцев на обеих ногах, но зато язвы начали заживать. Отчаяние и пугающее безразличие отступали, и постепенно возвращалась бодрость духа. Через две недели Хаим взял в руки свой молоток и вскоре Шмулик получил от него пару блестящих сапог.

От Ошера Шмулик узнал, что сначала Хаим не хотел вступать в боевой отряд. Командир поставил условие: пусть достанет себе винтовку. Хаим не захотел рисковать и пошел в семейный лагерь.

— Не повезло мне, — жаловался он, — невезучему лучше не родиться.

Шмулик смутился, ему показалось, что Хаим завидует его судьбе. Он вспомнил тот день, когда сапожник оставил его, обессилевшего, в лесу одного. На мгновенье им овладело чувство злорадства, но он тут же устыдился и поспешил расстаться с сапожником, оставив ему несколько буханок хлеба и баранье ребро с мясом — плату за труд.

Дни тянулись медленно. Шмулик с нетерпением ждал возможности поговорить с командиром Иваном Петровичем, но когда он встречался с ним, смелость оставляла мальчика, и он не решался обратиться к нему.

Иван Петрович был русский офицер, бежавший из немецкого плена и вступивший в партизанский отряд, в котором Анатолий служил командиром взвода. Очень быстро он стал командиром роты. Евреи-партизаны уважали его за храбрость и любили за хорошее отношение к ним.

В отряде Шмулика называли Васькой. Его еще не брали на боевые операции, оставляли охранять лагерь. По ночам Васька стоял на посту с одной из девушек или со старым конюхом Андреем — отцом одного из партизан. Устремив взор в темноту, он настораживался при каждом шорохе. В первые ночи в шелесте листвы слышались ему вражеские шаги. Потом он научился различать звуки ночного леса, и уже не волновался так сильно.

Однажды, возвращаясь с поста, Шмулик наткнулся на Ивана Петровича с группой бойцов, которые только что вернулись с дерзкой и удачной операции: они пустили под откос немецкий поезд, полный оружия и солдат. Много немцев взлетело в воздух.

Командир был в хорошем настроении. После сытного обеда, который приготовила в лагере повариха Галя — поджаренное на сковороде, ароматное, приправленное луком мясо, — партизаны разошлись по своим землянкам и завалились спать. Командир остался сидеть у костра, погрузившись в раздумье. Вместе с ним остались Анатолий и Васька. Давно уже Шмулик уговаривал Анатолия попросить командира, чтобы его перевели в боевой взвод. Сейчас момент показался ему подходящим. Он потянул Анатолия за рукав.

— Иван Петрович, — обратился Анатолий к командиру, — надоело Ваське нашему сидеть на кухне. Хочет воевать.

Иван Петрович перевел на него задумчивый взгляд, и широкая улыбка расплылась по его лицу:

— Воевать? Ну, ладно! Сколько тебе лет, парень?

— Почти пятнадцать, товарищ командир, — прибавил себе возраст Шмулик.

— Почти пятнадцать, — снова улыбнулся командир.

— Значит, четырнадцать с хвостиком. Рановато еще…

— Товарищ командир, во время войны растут быстрее. Я уже больше двух лет сам о себе забочусь, многое испытал.

Лицо командира стало серьезным.

— Да, парень, в страшное время мы живем: ни детства у наших детей, ни юности. Но что ты будешь делать в боевом отряде? Задания — это ведь не игрушка. В любой момент можешь расстаться с жизнью, не хочу я, чтобы ты сложил здесь свою голову после трех лет войны. Не так уж долго осталось до освобождения.

— Товарищ командир, вот вы говорите, что война к концу приближается, а я еще ни одному немцу не отомстил, — продолжал уговаривать Васька.

Иван Петрович снова улыбнулся. Положив руку Ваське на плечо, командир поглядел на него, и на лице его появилось выражение печали и нежности.

— У меня тоже сын твоих лет, парень, — сказал он тихо. — Кто знает, найду ли его еще в живых.

— Товарищ командир! — Анатолий решил прийти Ваське на помощь, — ваш сын русский, а мы евреи. Ведь не…

Лицо лейтенанта помрачнело, глаза сердито блеснули.

— В моей деревне немцы живой души не оставили.

Анатолий хотел что-то сказать, но видя сердитое лицо командира, промолчал:

«Им этого не понять, даже самому лучшему из них».