Дети Шини

Сложно сказать, сколько постов успели сделать люди за то время, пока меня не было. В глазах пестрело от всевозможных воодушевляющих картинок, прежних злобных пожеланий из серии «чтоб ты сдохла» и листовок Лизы Аллерт с моей недовольной физиономией.

Самой же последней записью на моей стене был семи минутный ролик «Как мы были Дети Шини», размещенный Сёминой с глупой подписью «ребята найдитесь!».

Так что я тут же ткнула в него.

Странная нарезка из всего, что Петров записывал. Обрывки слов, разговоров, цитаты из Интернета, разрозненные эпизоды. Мрачные, депрессивные тона. Я ожидала чего угодно, но только не такого.

Кристина бросает листки с нашими портретами, а за кадром дикторша замогильным голосом произносит: «Оперативники разыскивают пропавших подростков, ставших известными в сети как группировка Дети Шини».

Жирная белая строчка из статьи:

Они больше не хотят становиться великими героями или сверхлюдьми.

Настя в моей квартире Маркову:

— Шинигами — посредники между сознательным и бессознательным. Между «там» и «здесь».

— Значит «нигде», — отвечает Марков.

Якушин в своём деревенском доме, кидает дрова в топку.

— К чему эти чужие сказки?

— Ключевое слово «чужие», — мой голос с печки.

Наши темные сосредоточенные лица с отблесками огня, надвинутые на лбы капюшоны и шапки.

— Дети Шини, — шепчет Петров, — готовы ли вы восстановить справедливость?

— Нельзя попасть в мир, где есть справедливость или нет насилия, переместиться во времени или заиметь нормального отца, — говорит Настя.

Красная бегущая строка:

Они не в состоянии реально воспринимать мир, а вместе с тем, и адекватно реагировать. Эти дети потеряли ощущение настоящей жизни и настоящей смерти, они зависли где-то посередине.

— Раствориться, исчезнуть, сойти с ума, — говорит Петров за камерой.

— Всё взаимозависимо и взаимопроникновенно, — сообщает Настя.

Резко очерченная полоска рассвета, яркая и зловещая, раздвигает темноту.

И потом начинается вступление к «Uprising», и мы мчимся с рюкзаками по темной улице, летим на электричку.

Бегущая строчка: «Тварям с фотографий — гореть в аду во веки вечные».

— Организм борется с раздражителями, и в этой борьбе никогда не останавливается, — говорит Якушин.

Во весь экран появляются шрамы Амелина.

— Всё взаимозависимо и взаимопроникновенно, — говорит Настя.

Сумрачно-белая простыня бескрайнего поля. Снег валит густыми хлопьями. Темные силуэты наших спин.

Следующим кадром полная темнота. Только крики. Жуткие крики Амелина тогда, когда его натирали снегом. Появляется едва различимый свет — фонарик на телефоне Якушина.

— Они противоположны, но взаимообусловлены, — произносит Настя. — Как свет и тьма. Как добро и зло. Как мужчина и женщина. Как жизнь и смерть.

Герасимов карабкается на колонну и срывается вниз, Настя варит суп, мы толкаем Жигули, рубим дрова, расчищаем снег, Герасимов вдохновенно музицирует.

За кадром слышится мой жуткий визг — это я бегу от призрака.

Капищенская Леди Гага в объятиях Герасимова, кровавый снеговик с ножом в животе, памятная инсталляция «Дети Шини», белый неясный призрак в глубине коридоров.

Настя с Амелиным, стройные, светловолосые, оба в черных пальто, танцуют танго под бой напольных часов.

Умирающий лебедь Маркова.

Жалкое отребье на полу возле камина.

— Я так устала, — жалуется Сёмина. — Почему нельзя просто жить?

Сияет ослепительное солнце, сквозь него огромными прыжками мчится лось.

Умилительный заяц, спрятавшийся под еловыми ветвями, белки проворно снуют с дерево на дерево.

Мы валяемся в снегу и смотрим на звёзды.

— Надежды на выживание становится всё меньше и меньше.

— От зверей главное не убегать, им погоня интереснее добычи.

— Люди — не животные. Люди обладают сознанием, интеллектом.

— Люди борются за место под солнцем.

— Это же генетическая память. Всё то ужасное, что происходило с их предками на протяжении веков.

Якушин со сломанным носом и окровавленным лицом в бешенстве колотит по рулю.

Семина на коленях в мансарде. Петров на полу задыхается в пакете. Я привязана к кровати. Испуганный голый Марков в ванной. Герасимов давится глотком воды.

Завернутый в одеяло Амелин:

— Скончаться. Сном забыться.

Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ.

Я с завязанными глазами хожу и ко всем принюхиваюсь. Марков в ужасных огромных очках. Сёмина с топором кокает бутылки. Мокрый, темный от разлившегося вина пол.

— А кто из нас тут не странный? — говорю я.

— Всё взаимозависимо и взаимопроникновенно, — повторяет Настя.

Распахнутое окно в гостиной. С улицы метет метель.

В машине все прыгают и орут:

  «The kids of tomorrow don't need today
  When they live in the sins of yesterday».[7]

Кристина: вчера — не вернешь, завтра — не наступит никогда.

Беспечная стайка снегирей на рябине.

Мы с Якушиным раскрасневшиеся и счастливые возимся в сугробе. Настя, стоя на коленях, со смущенной улыбкой, признается Герасимову в любви.

— Трагедия человека не в том, что он один, а в том, что он не может быть один, — Амелин на подоконнике.