Дети Шини

— У меня обязательно будет двое детей или даже больше, чтобы им никогда не было одиноко или страшно.

Занавески хлопают на ветру.

   Они умрут.
   Все. Я тоже умру.
   Это бесплодный труд.
   Как писать на ветру.

Дым, крики, суматоха. Мы бегаем по залу ожиданий.

  — Из дома вышел человек
   И с той поры исчез.

— Я выбираю обочину, — говорит Марков.

Дикторша:

«Ушли из дома и до настоящего времени не вернулись».

Герасимов Владислав, Осеева Антонина, Амелин Константин, Марков Даниил.

Увиденное буквально повергло меня в шок, и минут десять я сидела, тупо уставившись в экран, будто свалилась с другой планеты.

Кто бы мог подумать, что Петров способен на что-то большее, нежели тупые видео-блоги. И ведь это было красиво и так глубоко, как я прежде даже не задумывалась.

Ролик не рождал чувство жалости к бедным потеряшкам, он нас не оправдывал, не обелял, он будто констатировал существующее положение дел.

Я сразу написала Сёминой, по-деловому, без упреков и обид, даже не намекая, что знаю об их подлом сговоре. Предложила встретиться.

Подождала немного и написала Петрову. Но в течение часа ни один из них в сети так и не появился. И это ожидание оказалось выше моих сил и терпения.

Когда мама увидела меня, стоящую в коридоре возле входной двери, то остолбенела.

Но я лишь чмокнула её в щёку, извинилась, и сломя голову помчалась к дому Сёминой.

Правда то, что знаю только её подъезд, я вспомнила уже по дороге. Притормозила.

Больше идти было некуда. И тут вдруг обнаружила, что стою прямо напротив дома Якушина, точно специально сюда шла. «Я живу на шестом этаже, прямо под ней». А уж в какой квартире жил Якушин я знала наверняка.

========== Глава 45 ==========

Стоя перед её дверью, я колебалась недолго, каких-то пару секунд. Затем трель звонка мелодично прокатилась по всей квартире.

В первые минуты ничего не произошло, хотя я прекрасно слышала, как кто-то подошел к двери и смотрит на меня в глазок. Я позвонила ещё раз, но опять тишина. И только когда развернулась, чтобы уйти, замок щелкнул, дверь приоткрылась, и из-за неё выглянуло бледное бесцветное лицо.

То была сама Кристина.

— Привет, — сказала я.

— Привет.

— Я Тоня Осеева.

— Знаю.

— Я пришла поговорить.

— Хочешь убить меня?

— Хочу, но не буду.

— Ты могла мне просто написать.

— Ну, нет. Это было бы слишком просто.

— Я уже разговаривала с Петровым. Больше мне добавить нечего.

— Я не Петров. Хочу сама тебе в глаза посмотреть.

Ворожцова испуганно спряталась за дверью, но затем снова выглянула.

— Пустишь, или мне потом тебя караулить у подъезда?

— Ладно, — тяжело вздохнула она и открыла дверь.

Родителей дома не было, а Кристина лежала в кровати, потому что её отпустили из больницы только при условии строго соблюдения постельного режима.

Мы просто сели в её комнате, она на кровать, а я на стул. Я открыто разглядывала её, а она сидела с опущенными глазами, стесняясь, даже голову боясь поднять.

Распущенные черные волосы закрывали почти всё лицо.

Конечно же, я не выдержала первой.

— Я много думала о тебе. Очень много. Мы все очень много про это думали. И некоторые почти поверили, что они намного хуже, чем есть на самом деле.

— Понимаю, — прошептала она. — Вы меня ненавидите теперь.

— Я - нет. Это было бы слишком сильной эмоцией. Сейчас. Теперь. После всего, что с нами было. Я много думала о тебе раньше. Но сейчас уже нет никакого дела. А пришла только для того, чтобы больше никогда и не вспоминать.

— Но, Тоня, ты должна выслушать меня.

— Что же мы тебе такого сделали? В чем провинились? Чем так испоганили жизнь?

— Я ни в коем случае не хотела, чтобы получилось всё так, как получилось. То есть я хотела, чтобы всё как раз было наоборот, — она то и дело комкала одеяло, сильно нервничая.

— Что значит наоборот?

— Я не хотела, чтобы вас ненавидели и гнобили.

Она подняла голову, и глаза у неё были в этот момент такие голубые, чистые и ясные, что не возможно было сомневаться в правдивости её слов.

— Я тебя не понимаю.

— Ты ведь тоже знаешь, что значит сидеть одной, когда с тобой никто не дружит и совсем не общается. Ты же знаешь, как ужасно, когда ты вроде и есть, но тебя как будто и нет. Ни для кого, кроме родителей. Ты мне сама об этом сто раз говорила. Что никто никому не нужен.

— Я такого не говорила.

— Ну, или не ты, я уже не помню точно. Но ведь это правда. Так всё кругом устроено. И не только в школе, у взрослых всё точно так же. Может, даже ещё хуже. И это грустно. Очень. И не только за себя грустно. Потому что получается, что если каждый сам по себе, сам за себя, то и жить как будто не зачем. Всё равно что отбывать пожизненное заключение в одиночной стеклянной камере. Как в стакане. Вот, ты меня замечала в школе?

— Ты так выглядела, что тебя только слепой не мог заметить. Платье черное, волосы черные, глаза черные. Уныло и жутко.