Дети Шини

Однако теперь, глядя на эту угнетающую монотонность, я отчего-то всё время ждала, каких-то необычайных перемен, будто за следующим поворотом должно произойти нечто из ряда вон выходящее, какое-то чудо, которое вернет этот раскачивающийся и готовый вот-вот перевернуться мир в равновесие.

И, чем дольше мы ехали, тем более явным становилось это ощущение, превратившись вскоре в реальное физическое болезненное чувство. Оно ныло, зудело, росло и поглощало целиком, никак не давая опомниться, и в полной мере осознать, что, наконец-то, я еду домой.

А когда мама проснулась, чтобы отвлечься от этих мыслей мне пришлось самой завести назревающий разговор. Рано или поздно говорить всё равно пришлось бы.

— Я не доводила эту девочку до самоубийства. Мы не доводили. Это очень запутано и сложно всё объяснить, но никто из нас не желал ей плохого.

— Мы знаем, — отозвалась мама, потягиваясь. — С самого начала ни на секунду в тебе не сомневались. Эта дрянь очухалась уже на второй день после вашего побега и всё выложила. К нам пришла полиция. Сказали, вас ни в чем не обвиняют, и если вдруг мы можем как-то с тобой связаться, то должны уговорить вернуться.

— Как? — я аж подскочила. — Кристина очнулась? И с ней всё хорошо?

— Во всяком случае, уж получше, чем тебе, — отмахнулся папа.

— И что же она сказала? Почему обвинила нас?

— Потому что малолетка и без мозгов, — мама всегда была очень категорична.

Она всю дорогу курила и, когда открывала окно, салон вмиг наполнялся зябким промозглым воздухом, смешанным с сигаретным дымом.

— Да нет, — сказал папа. — Кажется, это преподносилось под соусом «лучших побуждений».

— Что значит лучших побуждений, папа? Мы же все чуть с ума не сошли, думая, что мы сделали, и почему мы плохие.

— Признаюсь, я не вникал. Нечто вроде шутки, так, Светик?

— Мотивация этой девочки мне до сих пор не ясна. И я поддержу тех родителей, которые собираются выдвинуть ей обвинения в моральном ущербе.

— Это ещё зачем?

— А затем, что нельзя оставлять безнаказанными подобные вещи. С вами могло случиться что угодно, и тебе просто не понять, что мы все тут пережили.

— Убежать мы решили сами.

— И когда ты только успела связаться с этой дурной компанией? — мама так тяжело вздохнула, словно с утра до вечера только и делала, что отслеживала мой круг общения, как мама Сёминой.

— Они не дурные, мам, обычные, такие же, как и я.

— Тоня! — она попыталась заглянуть мне в лицо. — Я не знала, что ты себя так недооцениваешь.

— В этом наша вина, — покаялся папа.

— Честное слово, они все хорошие. С нами даже твой любимый Герасимов был.

Но мама и ухом не повела.

— Какая разница, какие они? Главное, какая ты.

— Какая же? — было ясно, что большего они мне даже при всем желании рассказать не смогут.

— Ты добрая и умная, — ответила мама, не раздумывая.

— И рассудительная, — добавил папа.

— Принципиальная, — сказала мама.

— Честная и искренняя, — отозвался папа.

— Прямая и справедливая.

— И надежная.

— И ранимая.

— И очень смелая.

Они начали соревноваться, кто больше подберет для меня эпитетов. Смешно и одновременно странно, точно обсуждали какого-то другого человека.

Потому что сама я чувствовала себя на удивление глупой и слабой. Но зато было нереально приятно слышать, что они тоже меня любят.

Ночью машину вела мама, потому что у неё зрение лучше и хроническая бессонница из-за работы. Папа спал в соседнем кресле, а я сзади, и проснувшись, сразу увидела в зеркале мамины веселые глаза, она протянула мне термос с кофе и круасан. И я так сильно её обняла, что мы чуть не съехали с дороги.

Когда же мы приехали в Москву, она показалась мне совсем другой, большой и оживленной, а квартира и комната, напротив, маленькими и тесными.

Родители сразу уложили меня в постель, принесли разной еды и сидели рядом, болтая всякую чепуху про работу, про своих знакомых, про новости по телевизору.

Я знала, что они ждут моего рассказа, но никак не могла собраться с мыслями.

Начала почему-то с истории про кабана, а увидев папины испуганные глаза, решила сразу и про волка выложить, вот тогда и у мамы от ужаса раскрылся рот.

И я стала рассказывать всё вперемешку: про пожар, про гопников, про то, как толкали машину, про призрака, охотников и немного, совсем чуть-чуть, про подвал, потому что про это вспоминать совсем не хотелось.

Потом они велели отдыхать и ушли. Я попросила отдать мне мой телефон, но оказалось, что все наши телефоны были переданы в полицию. И теперь, чтобы их забрать, нужно писать заявление.

А это означало, что я не смогу ни узнать о состоянии Якушина, ни связаться с Герасимовым, приезжающем сегодня на поезде, ни позвонить Сёминой и Петрову, которым я собиралась высказать всё, что о них думаю. А ещё лучше было бы не разговаривать с ними, а сразу врезать. Петрову уж точно.

Благо, человечество придумало Интернет. Я прекрасно помнила, что перед отъездом удалила свою страницу в ВК, но теперь она каким-то волшебным образом была восстановлена, и выглядела как восточный базар.