Дети Шини

Сначала я попыталась пробраться в другой корпус в отделение наркологии к Герасимову, но меня выловили охранники и, под злобное верещание старшей сестры, вернули обратно в палату.

Зато хирургия находилась в том же корпусе, что и общая терапия, поэтому я совершенно беспрепятственно поднялась на пятый этаж и долго бродила по коридору, пытаясь выяснить у группки мужиков на костылях в какую палату положили светленького лохматого парня с черными глазами и открытым переломом.

Однако мужики жизнерадостно острили, что они все тут парни «хоть куда» и предлагали взглянуть на их переломы.

Но потом один дедуля в кресле-каталке отправил меня в самую дальнюю палату и там, возле окна, я нашла Амелина.

Он полулежал на больших, подсунутых под спину подушках и смотрел в окно, в ушах были наушники, в одной руке плеер, другая же почему-то привязана к кровати.

Выражение лица у него было непривычно сосредоточенное и какое-то очень взрослое, но увидев меня, обрадовался, как ребенок, засиял и снова стал собой. Тщетно попытался приподняться, и плеер свалился на пол.

Я полезла его поднимать, а достав, поняла, что он не работает. Амелин же, заметив моё удивление, пояснил, что «вечные» батарейки оказались невечными, но он всё равно помнит все песни наизусть. Смешно и совершенно в его стиле.

А когда я спросила, почему его привязали, он ответил: «чтоб не сбежал».

Я удивилась, ведь меня-то не привязывали. И оказалось, это оттого, что я не рецидивистка-суицидница, и меня из больницы будут забирать родители, а не органы опеки. Так, что я не стала больше про это говорить, потому что знала, что он не любит подобные вопросы.

Его тоже долго пытала психолог, может быть даже больше меня, и она рассказала ему про Маркова, задавала такие вопросы, как будто Амелин сам его где-то спрятал.

Я сказала, что с Марковым не могло ничего случиться, потому что он самый разумный из всех нас.

И мы стали обсуждать, куда бы подался Марков, но так ничего реалистичного и не придумали. О том же, что он мог попросту заблудиться в лесу, даже не обмолвились.

Но я всё равно стала рассказывать про волка и про Якушина, потому что меня переполняла гордость за него, и хотелось, чтобы Амелин знал, как он ошибался на этот счет.

Потом же, когда пришла дежурная медсестра и раскричалась, что я не должна находиться в мужской палате, Амелин вдруг крепко схватил меня за руку и, с настоящими слезами на глазах, начал лихорадочно умолять не уходить и забрать его с собой.

Так неожиданно и неловко, что медсестра смутилась и вышла.

— Смотрю, ты явно поправляешься. Входишь в прежнюю роль, — мне стоило большого труда сохранять присутствие духа и не купиться на его нытье.

— Пожалуйста, не бросай меня.

— И как ты себе это представляешь?

— Придумай что-нибудь. Ты же умная.

— Что, например?

— Переоденься в белый халат и увези, как будто на операцию. Ты, что, кино не смотрела?

— А потом?

— Потом, когда за тобой приедут родители, спрячешь в багажник.

— А дальше?

— Я буду жить у тебя под кроватью.

— И что я буду с тобой делать?

— Всё, что угодно. Только не оставляй меня.

И он, как ребенок, настырно и трогательно, полушутя, но в большей степени совершенно серьёзно заладил «забери меня отсюда».

Так что, пришлось его отчитать, что это глупость, капризы и детский сад, и что пора уже повзрослеть, перестать дурачиться и прикидываться беспомощным, потому что я знаю, какой он на самом деле. Заверить что, когда я приеду в Москву, то обязательно позвоню ему, и мы сходим куда-нибудь.

Тогда он сказал, что позвонит сам, потому что не знает, когда теперь у него будет телефон. И вообще не знает, как и что будет.

А потом прижал меня к себе этой своей свободной рукой, так, словно видимся в последний раз и прощаемся навсегда, и мне стало тоже жутко грустно и действительно не захотелось никуда уходить.

Сестра всё-таки меня прогнала, но уже не так грубо. И перед тем, как вернуться к себе я ещё долго сидела на подоконнике на лестничной клетке и горько плакала, сама не знаю почему.

Встречаться с родителями было ужасно стыдно, но как только я увидела заметно исхудавшую маму и утомленного папу, то почувствовала, как безумно соскучилась по ним. Но главное, что не было никаких истерик или обвинений.

Мы ехали в Москву на машине, и они ни разу ни в чем меня не упрекнули. И я тогда окончательно поняла, что у меня самые лучшие родители в мире, и я больше никогда от них не сбегу.

— Простите меня. Я поступила очень глупо.

— Главное, что всё позади, — ответила мама.

— Главное, что ты жива, — поддержал её папа.

И следующие пару часов мама спала на заднем сидении, чтобы позже сменить папу за рулем.

За окном тянулся однообразный печальный лес, снежные сонные поля, мелькали мрачные высоковольтные вышки, сиротливые заметенные деревушки, предупреждающие дорожные знаки, серые дневные сумерки плавно сменялись вечерними. Ничего нового. Всё в точности, как и было.