Дети Шини

— Всё, идем, — Настя подскочила и потянула меня за собой, — мы хотели пять минут, а прошло двадцать пять.

— Тоня, — окликнул меня Амелин уже в дверях. — Но ты же вернешься? Я ведь подохну здесь один со скуки.

— Терпи, — поучительно сказала Настя, — болеть всегда неприятно.

— Да я задолбался уже болеть, — он машинально вскочил с кровати, и пластиковый стакан всё же опрокинулся. — Честное слово, Тоня, если ты не придешь, я умру.

========== Глава 17 ==========

В четыре часа уже стемнело. И весь дом погрузился в тихую таинственную темноту. И от этого стало казаться, что он ещё больше и страшнее, чем на самом деле. Все коридоры превратились в темные бесконечные тоннели с тысячью дверей. Я таскалась за всеми по пятам, будто бы просто так, но на самом деле, панически боясь, что неожиданно наступит такой момент, когда внезапно все исчезнут, и я останусь совсем одна.

У нас не было ни компов, ни телефонов, телеков тут тоже не было, так что все бесцельно ходили из комнаты на кухню, с кухни в комнату и не знали, чем заняться. Я даже поднялась к Амелину, как и обещала, но он крепко спал.

В конечном счете, все собрались в зале.

— Делать совсем нечего, — пожаловалась я.

— А ты вышиванием займись, — предложил Герасимов. — Знаешь, девки раньше в деревнях только так вечера коротали. За работой. Возьмут пяльцы и давай вышивать и песни петь. Вышивают и поют, вышивают и поют, и так, пока сон не сморит.

— Нет, — закричал вдруг Марков громко. — Только не это. Тоня, пожалуйста, вышивай, что хочешь, но только не пой.

— Почему это? — возмутилась я.

— Я уже слышал, как ты в машине подпевала.

— И что?

— Это ужасно.

Марков был прав, поэтому я не обиделась, у меня действительно не было музыкального слуха.

Затем мы попытались играть в города и в слова, но почему-то ничего не получалось. Хоть и отвечали на вопросы, но мысли каждого были где-то далеко. Даже Петров не сильно усердствовал. Никто не хотел разговаривать обо всем, что случилось. Словно сговорились. Каждый держал это в себе и впервые, с того момента, как мы уехали из дома, я вдруг отчетливо поняла, какие мы все разные, и что мы тут делаем вместе, вообще не понятно.

И вдруг неожиданно, ни с того, ни с сего Семина по-деловому заявила:

— Мы должны поговорить. Обсудить то, что произошло. Я имею в виду Кристину. Так ничего и не поняли, не разобрались.

— А чего тут разбираться? — сказала я. — Кристина и так пребывала в подавленном настроении, а тут ещё мы со своими проблемами. Когда все вокруг талдычат, что всё плохо, то волей неволей, и сам начинаешь так считать.

— Ты это сейчас о чем? — насторожился Марков.

А я и забыла, что про Линор не все знают. То был, конечно, не лучший момент для открытия истин, но в глубине души я была даже рада. Ведь, у каждой правды есть свой срок годности, и чем свежее она, тем меньше горчит. И я рассказала обо всём, что мы выяснили с Герасимовым про Линор.

— Ты какая-то дура, Осеева, — вспыхнул Марков. Он даже попытался вскочить, но потом вспомнил про якобы больную ногу и не стал. — Чего молчала-то? Я бы хоть посмотрел, что у меня там в этой переписке было.

— А я с Линор очень много общалась, — Настя приняла эту новость, как само собой разумеющееся. — Теперь я знаю, что точно виновата. Линор — единственный человек, который терпеливо слушал о том, какая я толстая.

— Ты толстая? — удивленно воскликнул Петров и начал дико гоготать. И он так заразительно хохотал, что всем тоже стало смешно.

Так что мы какое-то время просто тупо смеялись, переставали, а когда Петров, глядя на Сёмину, снова делал удивленные глаза, закатывались в новом приступе.

— Нужно рассказать правду, — упрямо сказала Настя, когда стало чуть тише. — О чем каждый из нас переписывался с ней. Помните, мы клялись?

— Зачем тебе это? — спросил Герасимов. — Меня лично объяснение Осеевой вполне устраивает.

Но я уже в достаточной степени изучила Настю, чтобы понять, что всё только начинается.

— Нет, вы не подумайте. Я ни в коей мере не снимаю с себя вину, но у меня всё равно в голове не укладывается, как можно обвинить человека, который делится с тобой своими несчастьями именно за то, что он это делает?

— Наивная, — с выражением глубокого жизненного опыта вздохнул Марков. — Ты только сейчас поняла, что люди специально сближаются друг с другом, чтобы потом сделать какую-нибудь гадость? Чтобы знать все больные места и посильнее в них ударить?

— Всё равно не понимаю, — горестно вздохнула она. — Вот и била бы в больные места, если мы ей не нравились.

— Ничего подобного, — ответил Якушин. — Это исключено. Кристина не такая.

— Ты просто не хочешь верить в то, что ты ей не нравился, — не удержалась я.

— Если знаешь о бедах другого человека, ты ему сострадаешь и хочешь помочь, — продолжала взывать к нам Настя.

— Не суди обо всех по себе, — отрезал Марков.

— Правильно, — откликнулся Герасимов. — Марков, например, слово «сострадание» вообще не знает.

— Слушай, заткнись, — фыркнул Марков. — Спорим, ты просто боишься?

— Чего это мне ещё бояться?

— Боишься рассказать, о чем переписывался с Ворожцовой.