Дети Шини

— А ничего! Потому что я считаю, что он был наказан заслужено. И все эти сопли «ах, меня гнобят гадские одноклассники» для тех, кто с тобой не знаком, и не знает какое ты чмо.

— Тоня, — Якушин покачал головой и укоризненно посмотрел в мою сторону, — кажется, ещё вчера ты собиралась с ним в Сочи ехать.

— Да. Потому что я отходчивая и забываю плохое, и почти всегда прощаю людей. И не ненавижу их, как некоторые.

— Вот ты тут, Осеева, выпендриваешься, а сама дальше своего носа не видишь и слышать ничего не хочешь. Я же сказал, что никогда не поддерживал методы моего отца.

— Тебе нужно было это ещё в началке на плакате написать и над входом в школу вывесить.

— А я помню, как ты лично всех спалил, когда мы на контроше по биологии ответы из интернета скатали, — тихо, но очень едко сказала Сёмина.

— И правильно сделал, — парировал Марков, — потому что это была итоговая. Почему я, потратив кучу сил и времени, должен получать столько же баллов за реальные знания, сколько и Герасимов за то, что списал?

— Вот-вот, — выкрикнула я, не давая Герасимову и рта раскрыть, — не в папаше дело, а в тебе самом. И, если бы у меня была возможность ещё раз запереть тебя в лаборантской, я бы снова так и сделала.

Лицо Маркова вытянулось так, что казалось, будто ещё немного и очки скатятся с носа:

— Это, правда, ты?

— Кривда.

Все резко замолчали, и повисла гнетущая пауза.

— Всё ясно, — наконец, выдавил из себя Марков, — теперь и я считаю эту затею с вопросами и ответами бессмысленной.

Он встал и вышел из зала.

— Сразу было ясно, что именно этим всё и закончится, — бросил ему вслед Герасимов.

— Вот и поговорили, — грустно вздохнул Петров. — Прикольно.

— Зачем ты это сказала? — Якушин негодующе развел руками. — Ведь, понятно было, что он обидится.

— Пусть обижается. Уроды у него кругом, пусть на себя посмотрит.

— Как ты можешь так говорить? — лицо Якушина выражало гневное осуждение. — Мы не в школе, и деться отсюда нам некуда.

— Он первый начал.

— Не знал, что ты можешь быть такой холодной и жестокой.

— А ты меня вообще не знаешь.

Ещё не хватало мне начать спорить с Якушиным, так что я просто ушла. И только когда уже начала подниматься по лестнице, поняла, какую глупость совершила. Потому что в конце коридора мелькнуло что-то неясное и исчезло в темном углу.

— Марков? — тихо позвала я.

Никто не отозвался, а возвращаться было очень стыдно. Я собрала всю волю в кулак и кое-как дошла до нашей комнаты.

А посреди ночи я проснулась просто от явного внутреннего беспокойства, которое бывает, когда на тебя кто-то смотрит. Открыла глаза и в лунном серебристом свечении увидела возвышающуюся надо мной странную тёмную фигуру, но вместо того, чтобы закричать и позвать на помощь, буквально онемела от ужаса. Лежала и, беспомощно хлопая глазами, пыталась сообразить, что происходит.

— Ты обещала прийти, — наконец, сказал Амелин, увидев мою растерянность. В руках он зачем-то держал подушку.

— Какого черта ты опять ко мне приперся? — от возмущения я закричала в полный голос.

— Ты обещала прийти.

— Я приходила. Ты спал. Что тебе сейчас нужно?

— Извини, я не хотел тебя будить. Я просто думал, ты не спишь, и тоже слышишь.

— Что такое? — я настороженно приподнялась в кровати. — Что ты слышал?

— Но у вас оказывается тут очень тихо, — он кивнул в сторону окна.

— Ребята, вы чего? — пробормотала Сёмина сонным голосом.

Мы не ответили, и она, со вздохом перевернувшись на другой бок, тут же снова засопела.

Тогда Амелин сел на край моей кровати и, низко наклонившись, зашептал прямо в ухо:

— Я слышал волков. Настоящий волчий вой, очень громкий, и как будто совсем близко.

— С чего ты взял, что это волки?

— Я в этом совершено уверен. И я, хотя раньше я никогда этого не слышал, ничуть не сомневаюсь. Этот звук записан у нас в генетической памяти, поэтому вызывает волнение и безотчетный страх.

— Слушай, — я вытащила руку из-под одеяла и на всякий случай потрогала его лоб, он не был горячим. — Мы в доме, и нам нечего бояться. У нас тепло и светло, у нас здесь полно народу. И вообще, у нас всё хорошо.

— Я тоже так думаю, — он удержал мою руку в своей. — Но всё равно, там, в мансарде, когда в окно прямо над тобой светит полная белая луна, когда зима, лес, и воют волки, очень неприятно быть одному.

Уж это-то он мог мне не объяснять, я бы в этой мансарде и минуты одна не выдержала.

— А чего ты ко мне пришел? Иди в зал. Места там полно.

— И я опять буду кашлять, и они будут злиться, а они и так не очень-то любят меня.

— Не выдумывай. Они просто сами по себе такие, они никого не любят, — я вспомнила наш вечерний разговор и снова разозлилась. — У каждого своя правда, и никто не хочет уступать. Они очень эгоистичны.

— Мы все очень эгоистичны. Это часть борьбы за выживание. Человек так устроен. И я не обижаюсь. Им не за что любить меня.

— Ладно, всё, иди уже. Если уж ты не боишься призраков и всего такого, то волков тебе уж точно бояться не стоит.

— Я боюсь не их, а того что происходит внутри меня, когда я слышу этот протяжный и жалобный плач, потому что меня безумно тянет откликнуться на него.