Дети Шини

Сёмина зачарованно распахнула глаза, боясь услышать эту самую историю и одновременно ожидая её.

— Давай.

— Иди сюда, — он похлопал по матрасу рядом с собой, и она послушно перебралась к нему.

Я села напротив них на овечий ковер.

— Было мне лет тринадцать, и мама сказала: «Мне сегодня позвонили из ателье и сообщили, что юбка, которую я у них заказывала, уже готова, но я сама совершенно не успеваю съездить за ней», — он приостановился, чтобы убедиться, что мы слушаем и, слегка улыбнувшись, неспешно продолжил. — Короче, дала адрес, деньги и я поехал. Сначала на метро, а дальше нужно было на автобусе. В общем, сел я на него и по дороге понял, что еду куда-то не туда, спросил у женщин в автобусе, они велели пересесть на другой маршрут. Я пересел, и всё равно что-то не то. Еду-еду, а в салоне кроме одного пьяненького мужика — ни единой души, да и темнеет уже. Мужик меня заверил, что тётки всё перепутали, и на этом автобусе я точно никуда не приеду. В итоге, сошел на первой же остановке. Лесная полоса, тишина, уличный фонарь едва горит. Достал телефон — позвонить матери, что заблудился, а связи нет. В общем, перешел на другую сторону, чтобы обратно поехать, и тут вдруг останавливается возле меня красная Ауди-6, а за рулем такая роскошная брюнетка в белом платье сидит. Волосы до попы, глаза синющие. И платье с таким вырезом, что я не сразу даже смог ответить, куда мне нужно ехать. Она взяла листок с адресом и говорит — о» кей, давай подкину, и смотрит так, словно я ей понравился. Ну, а мне тринадцать лет, и я таких красивых девушек в жизни не видел, так что, конечно, упрашивать меня не пришлось. И мы поехали, а через какое-то время она вдруг сообщает: «я тебя обязательно отвезу в ателье, только сначала мы заскочим ненадолго в одно место». Пришлось согласиться, выхода-то у меня не было. А на зеркале у неё висел брелок — бильярдный шар с цифрой восемь, и он так монотонно болтался из стороны в сторону, что я смотрел, смотрел и невольно задремал. А когда проснулся, то обнаружил, что машина стоит на обочине, кругом тишина, темнота, а девушки рядом нет.

— Боже мой, — невольно ахнула Настя. — Как же это тебя так угораздило?

— Ну, я вылез из машины, осмотрелся, увидел вдалеке слабое белое свечение и пошел на него. Иду, иду на автопилоте спросонья ещё, как вдруг понимаю, что под ногами сырая рыхлая земля, а кругом могилы, кресты и надгробные плиты. И так мне не по себе стало, хотел, уж было, вернуться, как вдруг передо мной та самая девушка, и я понимаю, что свечение идет от её белого платья. Сидит на коленях, низко-низко склонившись над могилой и что-то там в ней делает. Подхожу к ней и спрашиваю: «Что случилось? Почему мы не едем?», а она вдруг как резко обернется, и я вижу, что весь рот и пальцы, и даже зубы у неё в крови. Смотрит с такой тоскливой мольбой и руки ко мне протягивает, а вдруг как закричит нечеловеческим голосом: «Отдай своё сердце»!

С этими словами, Амелин резко подался вперед и схватил страшными скрюченными пальцами Настю за плечо. От неожиданности Сёмина завизжала, как резаная, и, стремглав вскочив с его кровати, улетела на середину комнаты. Это получилось действительно пугающе-внезапно и вместе с тем смешно, потому что даже я вздрогнула, хотя сидела не рядом. А когда Настя поняла, что это был обычный прикол, то тоже сначала засмеялась, а потом надулась.

— Я так и думала, что от тебя нельзя ничего другого ожидать. Пойдем, Тоня, Петров давно уже спрашивал, какую кровать переносить.

— Нет, погодите, — вдруг встрепенулся Амелин. — Давайте, я вам другую историю расскажу. Нормальную.

И я, хоть и приподнялась уже, но всё же задержалась.

— Пять минут, не больше.

Настя тоже приостановилась.

— Ну?

— Когда я был маленький, то жил у бабушки с дедушкой в деревне. Обычный, ничем не примечательный деревенский дом, почти как у Якушина. Только раньше он был разделен на две части, и на соседней половине жила семья. Муж — водила, дальнойбойщик, такой здоровый рябой мужик, жена — растолстевшая Венера, кассирша из местного магазина, и её сын, лет семи, наверное. Когда дальнобойщик женился на кассирше, то знал, что парень не его, но вроде как принял.

Амелин говорил негромким, успокаивающим голосом, однако при этом, губы его двигались очень эмоционально: то принимали трогательное, по-детски простодушное выражение, то становились жесткими и злыми, то иронично кривились.