Дети Шини

— Ну и вот, жили они, как обычная деревенская семья: он ездил в рейсы, возвращался, неделю пил, они скандалили, даже дрались иногда, а после резко наступала полоса затишья, оба внезапно становились на удивление мирные и дружные до самого его следующего отъезда. А как только муж уезжал, то кассирша тут же начинала водить к себе других мужиков. Очень, конечно, старалась, чтобы никто не заметил, но мы-то с ними стенка в стенку жили. Так что из-за чего там скандалы были, гадать не приходилось. Моя кровать прямо возле соседской стены стояла. Мальчик же тот, я уж и забыл, как его звали, был очень тихий и необщительный, с утра до вечера с разной живностью возился. С курами, гусями, свиньями, кошками и собаками. У них там полный двор этого добра был. Он их кормил, убирал за ними, выгуливал, и постоянно разговаривал, точно с людьми. И каждый раз, когда куриц этих на суп забирали, истерики устраивал. А уж когда свиней резали, то мать надевала на него чистую рубашку и на полдня из дома в город увозила. И он потом зареванный ещё пару дней после этого ходил. Так вот, как-то раз, вдруг слышу вопли какие-то со двора. Смотрю в окошко, а там пацан этот в чистой рубашечке бегает и жутко так истерит: «Ну, почему Фунтик? Почему Фунтик? Я же просил, только не Фунтика!». Мать за ним тоже носится, за руки хватает, успокоить пытается, а дальнобойщик спокойный, как танк, в окровавленном фартуке, ещё не умывшийся даже, руками разводит — типа «а как я их различать должен?». Ну, в общем, пацан такой в стрессе, сначала матери зубами в руку вцепился и до крови разодрал, а когда отчим кинулся ей на помощь, то поднял с земли увесистый камень, и, с криком «фашист», как метнет в него. И попал прямиком в грудь, честное слово, очень сильно и точно кинул, для такого заморыша, прям, трехочковый. У дальнобойщика сначала аж дыхание перехватило, он согнулся и хрипел, а потом точно взбесился, догнал мальчишку, схватил за волосы и давай со всей силы лупасить. Кулачищами, ногами бил, как остервенелый. Мать визжит, оттащить мужа пытается, парень орет. И уже непонятно чья кровь на фартуке: матери, мальчишки или поросенка. Я до того дня ни разу не видел, чтоб детей так били. Хорошо бабушка моя дома была, она-то их и разогнала. Сначала ругалась сильно, грозилась милицию вызвать, а после утешала всех и синяки обрабатывала. Она у меня старшей медсестрой работала, так что в случае чего, все к ней приходили. А дед инвалидом был, не работал, дома сидел со мной. У него в пятьдесят лет инсульт случился, и всю правую сторону парализовало, и говорил он плохо, и слышал фигово. Короче, ещё не понятно, кто с кем сидел. А дальше получилось так. Бабушка как раз на дежурстве была, а мы с дедом спать уже улеглись. Дальнобойщик тогда, вроде, в отъезде был, и к жене его дядя Коля пришел, я его по голосу узнал. А у меня на стене коврик такой висел гобеленовый с лесом, домиками, речкой, горбатым мостиком и мельницами, и я перед сном всегда на него смотрел и придумывал, кто там в этих домиках может жить. В тот день я начал представлять, что кассирша — ведьма, которая насылала на ту деревушку болезни, неурожай, выдаивала всех коров, и на высокой горе, в самом верхнем углу коврика, устраивала шабаш. Правда, я тогда ещё такого слова не знал. Но зато у меня был огненный меч, которым я планировал расправиться с ведьмой.

Тут Амелин закашлялся и чуть не расплескал оставшийся чай.

— Ты же был маленький, как ты всё так подробно помнишь? — затаив дыхание спросила Настя, которая уже давно опустилась рядом со мной на пол.