Дети Шини

  Mama we all go to hell
  I'm writing this letter and wishing you well
  Mama we all go to hell
  Oh well now
  Mama we're all gonna die
  Stop asking me questions
  I'd hate to see you cry
  Mama we're all gonna die.[5]

Эта песня мигом вернула меня к оставленной московской реальности.

Ведь, если говорить откровенно, не так уж и плохо мне жилось. Да, маме с папой не было до меня никакого дела, но зато никто не допекал, и еда, хоть какая, но была, и горячая вода всегда, и компьютер, и интернет, и кровать мягкая, и тепло, потому что я уже устала мерзнуть.

Родители меня, конечно, осудят, может, даже неделю не будут разговаривать, но потом успокоятся, и всё войдет в привычное русло. А может, и не обидятся даже, какая им, собственно, разница, сижу я целыми днями в своей комнате или болтаюсь в неизвестности, где-то между мирами.

С этими мыслями я заснула, а когда открыла глаза, то сразу же снова зажмурилась. Яркое зимнее солнце, разливалось по кукурузно-желтым стенам залы, по высоченным белым потолкам с лепниной, по гладкому мраморному полу, и от этого казалось, что вся комната светится изнутри.

У меня невыносимо ныла спина, и до онемения затек локоть, на который, как выяснилось, преспокойно переместился дрыхнувший младенческим сном Амелин, и его светлые пряди рассыпались по всей моей руке.

Я осторожно высвободилась и села.

Картинка была ещё та, настоящий бомжацкий притон. Люди, спящие на полу в одежде, на каких-то непонятного вида матрасах и ковриках, в углу свалка из грязной посуды, из котелка, оставленного возле камина, неприятно пахло заветренной едой. Если бы наши родители сейчас увидели всё это, то у них, наверное, случился бы разрыв сердца.

Один только Марков стоял возле окна со спущенными по колено вельветовыми штанами и разглядывал крошечную красную точку на ноге.

— Болит?

В первый момент он дернулся так, будто с ним заговорил призрак, и принялся спешно натягивать штаны.

— Не уверен, но, кажется, там воспалилось.

— Покажи.

— Ещё чего! — стекла его очков играли солнечными бликами. — Ты, вон, лечи этого своего туберкулезника, а моя нога неприкосновенна.

— Пусть хотя бы Саша посмотрит.

— Ха! Этому я доверюсь, только если соберусь её ампутировать.

— Я, между прочим, слышу всё, — откликнулся Якушин со своего места.

Петров тоже проснулся и потянулся за камерой.

— Ребят, — сказала я, — что мы вообще делать-то будем?

— Ну, Осеева! — Петров тут же забыл про камеру и натянул на голову куртку. — Мало того, что разбудила, так теперь напрягаешь с самого утра.

— У нас никаких шансов. Что делать дальше? Обратно? Домой?

— Обратно не хочется, — Петров выглянул из-под куртки.

— Какое обратно? — возмутился Марков. — Теперь это вопрос принципа. Пока я жив — буду бороться.

— Что за детский сад, Марков? Строишь, строишь из себя взрослого, а рассуждаешь как упрямый ребенок, — сказала я.

— А он и есть детсад, — подал голос Герасимов, — потому что его за побег всё равно не накажут. Если только мороженого лишат.

Марков тут же зло развернулся в сторону обидчика:

— Это правда — меня, чуть что, отец по мордасам не лупит.

— Ещё только вякни и по мордасам схлопочешь ты! — Герасимов угрожающе привстал.

— Очень страшно, — огрызнулся Марков, но взгляд отвел.

— Так где же твой дядька? — озвучил Петров вопрос, который мучил всех.

— Откуда я знаю? Должен был быть здесь.

— Но такое ощущение, что тут не жили уже тысячу лет, — Петров огляделся.

— Я без понятия.

— Да он наврал, небось, всё, — опять полез Марков.

— Слушай, Марков, ты сейчас договоришься, — предупредил Герасимов.

— Ладно вам, — примирительно сказал Петров. — Наоборот, хорошо. Мы ехали и не были уверены, что он нас тут оставит и не сдаст в полицию. А теперь — живи, сколько хочешь, делай что хочешь. Красота!

— А жрать что мы будем? — поинтересовался Герасимов.

— А что бы мы жрали, если бы не поехали? — отозвался Петров. — Учитывая, сколько всего с нами произошло за эти три дня, надежды на выживание становится всё меньше и меньше. Тут или позорное возвращение, или смерть, где-то на обочинах псковских дорог.

— Я выбираю обочину, — твердо сказал Марков.

— Ну и можешь тогда проваливать, прям сразу, — разозлилась я. — Иди уже, растворись в лесах.

— Правильно, пусть проваливает, — подхватил Герасимов. — Все проблемы из-за него. Кто в деревне деду нахамил? Кого полиция забрала? Из-за кого нас гопники кинули? Только и умеет, что умничать.

— А ты даже умничать не умеешь, только ныть, жрать и…

— Ну, хватит уже, — резко оборвал его Якушин, который всё это время неподвижно лежал, уставившись в потолок, — достали! Если не возвращаться домой, то идти в какую-нибудь ближайшую деревню, типа той, что мы проезжали, и предлагать работу.

— Какую ещё работу? — удивился Марков.

— Обычную работу. Руками. Что-нибудь прибить, починить, ну, я не знаю, всё, что угодно. Дрова поколоть.

— Руками? — фыркнул Марков. — Типа батрачить? Ну, уж нет. Лучше обратно.