Дети света

– Ой, как страшно, – улыбнулась девушка. Встала и протянула руку: – Марина. Ольга Васильевна, я вас еще три недели назад полюбила.

– Пойдем, Мариночка, поболтаем по-бабьи.

– Вы там того, не очень по-бабьи!

– Не волнуйся, мой господин. Я сегодня поужинала, так что пока не опасна. – Потом Марине: – Я тебе инструкцию дам по грамотной эксплуатации Бориса в мирных целях.

Женщины закрылись на кухне и просидели там до полуночи. Вика несколько раз заглядывала к ним, якобы в холодильник «за колбаской». Потом свистящим шепотом докладывала отцу:

– Пап, у них пока мирно. Они похожи на подружек. Щебечут! Так что, кажется, с парижским платьем все бонжур.

– Да не бонжур, тряпичница, а тхебьен …кажется.

– Все равно, не подерутся. Мама ж воспитательница, она не таких приручала. Ой, девчонки у меня все попадают!

– Какие девчонки? – вытягивал он ухо в сторону кухни. – С чего им падать?

– В наших девчоночьих кругах у кутюрьев не одеваются.

– У кутюров. Тьфу! От кутюх …кажется. Отстань, позор отеческий.

– Это почему позор? – вытянула губы дочь. – Ты что, молодым не был? Сразу старым родился?

– Да был я молодым, был. И сейчас еще ого-го… Вишь, какие на дом приходят…

– Па, хватит от страха трястись. Ты лучше расскажи, в кого ты влюблялся.

– Ой, у меня это было перманентно, с четырех лет и… до встречи с твоей мамой.

– А что тебе лучше всего запомнилось?

– Пожалуй, вот что, – сел он в кресло и поднял глаза к потолку. – Нам тогда было по семнадцати. Она училась на факультете иностранных языков. Она сидела напротив и сквозь пламя костра неотрывно смотрела на меня. Знаками я пригласил ее вместе прогуляться. Мы отошли от толпы ребят и по берегу реки дошли до белого валуна. Там остановились, и она села на камень, я – рядом, на камень напротив. Она была одета в белые плащ и юбку. Над широкой рекой высоко в небе вспыхнула радуга. Я посмотрел на часы – три ночи. В то время за Полярным кругом стояли белые ночи. Она стала читать стихи Рильке на немецком языке. Закончив читать, она спрашивала: «Перевести?» Каждый раз я отвечал «нет», потому что не хотел нарушать мелодии. Она улыбалась, обнажив ровные белые зубки. Там, за ними, розовый язык подхватывал звуки из гортани, подбрасывал, дробил и они превращались в хрустальный ручеек с весело скачущими по дну звонкими разноцветными камешками. «Еще?» – спрашивала она. «Да, пожалуйста, еще и еще!» – шептал я завороженно.

– Вы целовались?

– Что? А, нет! И мысли не было. Мы были детьми. Такое с нами случилось впервые: белая ночь на берегу огромной сибирской реки, радуга в полнеба, стихи, как журчанье ручья. Где теперь это милое дитя?.. Кому она читает стихи? Да и читает ли? Потом я листал сборник Рильке, пытался отыскать те стихи. Но так и не смог. Да и нужно ли?

– Как она выглядела?

– О-ча-ро-вательно! Девушка-цветок, белая лебедь, колокольчик, ветерок…

– Хоть бы кто обо мне так сказал!

– Учи стихи, читай настоящую прозу, впитывай глубину. Тогда кто-нибудь и о тебе так скажет.

– Па, прочти что-нибудь из Рильке.

Он взял белый сборник, открыл на закладке и негромко нараспев прочел:

Кто на свете плачет сейчас,

без причины плачет сейчас —

           плачет обо мне.

Кто в ночи смеется сейчас,

без причины смеется сейчас —

           смеется надо мной.

Кто на свете блуждает сейчас,

без причины блуждает сейчас —

            идет ко мне.

Кто на свете гибнет сейчас,

без причины гибнет сейчас —

            глядится в меня.

– Это «Серьезная минута», – пояснил Петр. – Не знаю как тебе, а мне кажется, это приступ тоски о прекрасном.

– Странно! Вроде бы о грустном, а так светло… Ты мне этот сборник дашь почитать?

– Бери.

Наконец дверь кухни открылась, и женщины вышли из затвора.

– Петр Андреевич, Марина отныне моя подруга, – произнесла Ольга «учительским» тоном. – Ее не обижай. Она очень хорошая девушка.

– И моя подруга, – напомнила Вика.

– Принесу послезавтра, – кивнула ей Марина. – Как обещала.

– Ты, девочка, приходи в любое время, – приветливо улыбнулась Ольга. – Видишь, как ты всем понравилась.

– Обязательно приду, – улыбнулась на прощанье Марина. И протяжно посмотрела в глаза Петру. А он протяжно вздохнул.

Кровь, пот и слезы

Воспоминание о первой встрече с Василием приносило Петру непонятную печаль. Впрочем, лихое гусарство старого зека их отношения удивительно облегчали. В душе Василия уживались ворчливая нежность, сварливая застенчивость и неуёмная любовь к человекам.

Петр видел его талант не от мира сего, но и сопутствующую тяготу. Иногда смотрел на Василия и понимал, что на его глазах разворачивается великая трагедия человеческой жизни. Петр молился о нем, как о страждущем, заказывал множество молебнов. Но все это не могло успокоить то место в душе, где поселился старый зек.