Дети света

Когда выпили «по первенькой» и закусили, народ стал преображаться. Познакомились. «После второй» народ размяк и сделал первые шаги к сближению: раскрыл сумки и достал «домашнее». Так на столе появились сало, яички, зелень, огурцы с помидорами, и даже пирожки.

— Был я здесь в гостях у одного крутого мужика, — кивнул Родион в сторону поселка с трехэтажными дворцами за высоким забором. — Представьте, у него все есть. Ну все! А ему скучно. Все страны объездил, вина какие ни есть продегустировал, блюда мировой кухни перепробовал, машин целый гараж перебил… Женщины с него только деньги тянут, а любви не дают по причине ее в них отсутствия. Друзья предали и продали. Живет один и скучает. Вот я к нему и приезжал по душам поговорить. Верите ли, удалось мне этого царевича-несмеяна развеселить. Да еще и жизнелюбием поделиться. Так он провожал меня, как руку себе отпиливал, — с великой неохотой. Приходи, говорит, живи тут, я тебе мильён отстегну, только будь моим придворным шутом. А я чего? Могу хоть шутом, хоть клоуном, только чтоб человеку хорошо стало.

— Эх, Родя, насмешил! Шутом! Эк закрутил! — хлопала по плечу веселого философа его соседка Надя-шарик, розовая и широкая жестами.

— А ты, Надюшенька, еще не знаешь, на что способна! — Родион убедительно погладил ее рыжую кудрявую голову. — Если тебя немного раскрыть, как личность, ты у нас зацветешь аки маков цвет и за истиной потянешься, как за солнышком. Или вот, к примеру, посмотрите на маму Веру и ее дочурку Танечку — это же не раскрывшиеся бутоны любви. Это бриллианты души и духа! Да я готов умереть тут за вас, чтобы только вам немного лучше стало!

— Ну, умирать тебе, Родя, торопиться не стоит, — весомо пробасил загорелый Василий. — Мы еще с тобой поработать должны всласть.

— Так я уже и не против, Вась, если, конечно, со смыслом. И для ради моего народа. Который я, как известно, люблю.

— А как же прослойка народа, которую я имею честь представлять? — поинтересовался интеллигент Иннокентий, слегка захмелевший. — Я имею в виду, собственно, нас, людей умственного труда.

— Кеша, скажу тебе, как лучшему другу и человеку с безусловно тонкой душевной организацией, — Родион обнял его через стол заседаний длинной рукой. — За тебя я тоже много чего отдать готов. — И окинул всех удивительно трезвым взором. — Так что, думаю, мы еще скажем свое слово соборной душе этой планеты.

— Соборная душа? Это что такое? — спросила мама Вера, похрустывая нежинским пупырчатым огурцом.

— Это по-научному такая душевная оболочка Земли, в которой, как в едином организме, существует мировая душа вселенского человека — Адама.

— Откуда вы это знаете? — спросила подросток Танечка, неотрывно глядевшая на Родиона из-за пионов.

— Ах, милое дитя, у меня за плечами годы и годы исканий. Такое узнавал, бывало, что ночные небеса звездочками трепетали вместе со мной. А от многих знаний, как известно, многие печали. Песенку помните? «Горечь го-оречь, вечный при-ивкус на губах твоих, о, Русь!» Но верно и другое: не познавший горечи и сладость не оценит.

Право же, хорошо им было!.. Тихий ароматный летний вечер окутывал землю. Слоистый туман парил над клеверным полем. Со стороны поселка доносились мирные звуки и аппетитные домашние запахи. Обычное бетонное сооружение из двух стен и крыши стало их домом. Уютным пристанищем.

Благодаря стараниям Родиона и его всеобъемлющей доброте они стали друзьями. Никто не вспомнил про автобус, который явно опаздывал. Им вдруг стало очень важно, что можно вот так сидеть с незнакомцами и чувствовать себя нужными, связанными узами дружбы, взаимной симпатии. Вино сделало свое дело, «развеселило сердца человеков» и отошло на второй план. Они говорили и не могли насытиться беседой, улыбались друг другу, всем, всему…

Родион, как ни странно, стал абсолютно трезвым. Его веселое добродушие согревало всех и было абсолютно искренним. Он умел каждому сказать хорошее. Никто от него не услышал ни единого слова осуждения. Правда, иногда казалось, что он сдерживал себя: он знал гораздо больше, чем говорил. Да и глубина его души только слегка обозначилась под солнечными блестками, игравшими на поверхности, доступной для наблюдения окружающих.

— Дорогие мои, — сказал Родион, — если б вы посмотрели на себя моими глазами! Какие вы светлые и лучистые! До чего же я вас полюбил.

— Родя, родимый, — шмыгнул носом Кеша, — дай я тебя облобызаю. Классическим троекратным лобызанием…

— На себя посмотри, Иннокентий! Да ты же вылитый гений грандиозус. Вы все — одни гении и все грандиозусы.

— Слушайте! А давайте пойдем к нам на дачу, — предложила мама Вера под восторженные аплодисменты Танечки.

— Можно и ко мне, — солидно кивнул загорелый Василий. — У меня на фазенде, между прочим, отопление имеется. Так что не замерзнем.

— А у меня зато речка рядом с участком. Искупаться можно, — тряхнула рыжими кудряшками Надя-колобок.

— Я предлагаю вот что, — сказал Родион. — Мы будем ходить из дома в дом, пока не надоест. Чтобы никого не обидеть.

— А как же автобус? — пролепетал вдруг Иннокентий. — А как же работа…