Дети войны

Я вернулась домой, подросшая, окрепшая и не такая замкнутая. Я молилась на окно, как учила бабушка, но не находя поддержки своим стараниям и сама толком не понимая, что и у кого я прошу, постепенно забыла учебу. По правде сказать, просить мне было нечего. Обо мне заботились любящие родители. В нашей комнате было всегда тепло и уютно, и мы с сестрой, в общем, не голодали. Об этом я могу судить определенно, так как знаю, что такое голод. Я испытала его в 1947 году в Ялте, куда мы с мамой поехали отдыхать, воспользовавшись приглашением маминой подруги Л. Крамской. В середине лета вдруг наступил момент, когда никакие продукты во всем Крыму достать стало невозможно. Я заболела и в бреду постоянно спрашивала:

— Мама, ты уже сварила манную кашу?

Не знаю, возможно, родители недоедали, отдавая нам еду от себя, но мне об этом ничего не известно. В «меню» нашего дома самым несъедобным был суп с клецками. Тогда я готова была вообще не поесть, лишь бы «не брать в рот» слепленные куски манки, плавающие в подсоленной воде. Самое вкусное, что мне было предложено во время войны — это черный хлеб с солью, пропитанный подсолнечным маслом. Остальной еды не помню: что мама давала, то и ели, ничего не прося взамен. Еще, не было игрушек, но лично я от этого не страдала, так как с интересом слушала истории бумажных героев старшей сестры. Однажды маме кто-то отдал для меня куклу, старую грязную, но большую и красивую, с закрывающимися глазами — Алку. Мама отмыла ее, продезинфицировала, и я ее полюбила. Я играла с Алкой лет до восьми-девяти и другой куклы иметь не хотела.

В общежитии жили студенты, будущие певцы, пианисты, скрипачи, виолончелисты, флейтисты, арфисты и многие другие инструменталисты. Звуки музыки были слышны повсюду: то кларнет выводит пассажи на лестничной площадке, то скрипач уединяется на кухне со своим инструментом, то вокалисты распеваются по дороге из одного корпуса в другой. Иногда звуки накладываются, и оба здания в своих коридорах звучат как настраивающийся перед концертом большой симфонический оркестр. Всюду молодые люди, и оттуда, где встретились хотя бы двое, слышится смех.

Мама и отец тоже молодые, жизнерадостные. Около нашей комнаты и в ней самой всегда толпится народ — студенты или их родители, приехавшие навестить своих вундеркиндов. В моей памяти осталась типичная картина в нашей комнате: за столом сидит кто-нибудь из студентов со стаканом чая и переписывает ноты для себя или дополнительного заработка, за роялем — будущие виртуозы. (Мама разрешала пользоваться «бесхозным» роялем, особенно перед экзаменами, когда студентам не хватало «фортепьянного» времени — они жили по 5—7 человек в комнате).

Самым младшим в общежитии был пианист Наум Штаркман, будущий знаменитый артист, тонкий виртуоз, музыкант с тяжелой судьбой. Очень хорошо помню его мать — она довольно часто приезжала к сыну и проводила много времени в беседах с моей мамой. Она сидит за нашим столом очень грустная, смотрит куда-то вдаль и говорит, будто сама с собой, покачивая головой:

— Мой Нема — гений, мой Нема — гений.

Грусть, с которой она произносит эти слова, не позволяют маме предположить стандартную гиперболу иудейской матери, скорее это — проницательная тревога за судьбу особенного ребенка. Мама понимает ее.

В то время, когда мы жили в общежитии, в нашем окружении было много талантов и знаменитостей. Рядом с нами, стенка в стенку, в комнате №44 живут Вадим Васильевич Борисовский, выдающийся альтист, профессор МГК, руководитель знаменитого квартета имени Бетховена, и его супруга Долли Александровна. У них два большущих кота — Пума и Фума, которых я долго не отличаю друг от друга. К Борисовским приходят музыканты, составляющие квартет — Дмитрий Цыганов (скрипка) и братья Василий (скрипка) и Сергей (виолончель) Ширинские; они ежедневно репетируют — иногда днем, иногда — вечером. Нас, детей, мама укладывает спать рано, часов в 9—10, и в наступившей тишине на протяжении всех лет, начиная с того момента, как я себя помню, и до того, как мы уехали из общежития, меня убаюкивает квартет им. Бетховена.

С Борисовскими родители тесно и дружески соседствовали, а когда разъехались, то, оказалось, навсегда сохранили теплые взаимные чувства.

Юрий Силантьев — выдающийся скрипач и в будущем знаменитый дирижер; Леонид Зюзин, широко известный, почти слепой концертирующий пианист — с ними и многими другими, живущими рядом прекрасными музыкантами, отец в дальнейшем легко сохранял дружеские и деловые отношения.

Здесь, в общежитии МГК наша семья приобрела близких на всю жизнь друзей. Это — пианистка Л. Г. Крамская, скрипач И. Н. Смолин, певица А. Ф. Мельничук.