Дети войны

Весной 1942-го — это первая военная весна — всю лужайку около дома разделили на участки — вскопали и посадили картошку. Мама одна поднимала целину, сажала, полола, окучивала… А еще было поле — десять соток земли. Там для вспашки нанимали кого-то с лошадью и сохой, но надо было посадить картошку, посеять просо, все обработать и собрать урожай, найти способ перевезти домой…

Самая трудная работа была в лесу. Мама ездила на лесозаготовки в компании женщин, с которыми познакомилась в военторговских очередях. (Мы были прикреплены к военторгу, где иногда выдавали талоны на какие-нибудь продукты, изредка ордера на детскую одежду или ботинки.) Они добирались на рабочем поезде к месту отведенной в лесу делянки. Валили деревья, освобождали от веток, распиливали на бревна и тащили к железной дороге… Мама уезжала с рассветом, возвращалась к ночи. Бывало, что ей не удавалось нам достучаться, и она ночевала на крыльце.

У нас с братом были свои заботы. Мы должны были набрать щепок, чтобы мама могла растопить плиту и что-нибудь сварить. Искали щепки во дворах, которые были знакомы по весенней охоте на стеклышки — черепки разбитых тарелок с сохранившимися «картинками», остатками росписи. Мы собирали их на помойках, отмывали, хвалились своими коллекциями, обменивались «раритетами»… Во дворах щепок было немного, и мы шли на железную дорогу, бродили по путям. Мы, конечно, не отвинчивали гайки, как чеховский злоумышленник, но обламывали подгнивающие шпалы.

Предоставленные сами себе, ходили на речку. Брат мне строго говорил: одна в воду не лезь. А я полезла вслед за ним… Открыла глаза — ничего не понимаю. Почему Генка так ругает меня, стоя надо мной на коленках? «Я говорил тебе… Не слушаешься! Вот и утонула!» — «Не утонула, не утонула!» — обиженно кричу я, не понимая, почему лежу на холодной траве, вся мокрая, с мокрой головой, в мокрых трусах. Оказывается, он увидел, как я скрылась под водой, и успел вытащить меня на берег…

Мы ходили одни в лес. Лес не совсем настоящий — без больших деревьев, сплошь лещина, но, вполне можно заблудиться. Однажды в жаркий день я сняла с себя платье и потеряла его. Платье, можно сказать, было единственное, сшитое из какой-то старой юбки, но хорошенькое, с красивыми пуговицами.

С одеждой было трудно, мамина изобретательность и ее умелые ручки не спасали — не осталось уже ничего старого, чтоб из него сделать новое, скомбинировав разные лоскутки. С обувью было еще хуже. Летом все дети вокруг бегали босиком. Деревянные тротуары на Трыновской, главной улице, обеспечивали занозами, нарывами. Но все как-то заживало. После дождя девчонки обычно делали себе «ботиночки» — обмазывали ноги густой грязью и привязывали к пяткам каблуки — катушки от ниток.

Так вот, о моей потере. Через год, наверное, едем с мамой в рабочем поезде в пионерский лагерь, и перед нами садится девчонка… в моем платье! Только пуговицы не мои, а железнодорожные — от кителя. Я возбужденно шепчу маме в ухо: «Скажи, скажи ей, что это мое платье!» А мама крепко, до боли, прижимает меня к себе, чтоб молчала.

Летом с нетерпением ждали первую картошку. Вот вылезли кустики из земли, вот зацвели… А мама все говорила: рано, рано. Наконец-то на столе целая миска молодой картошки с жареным луком!

Осенью привезли на телеге урожай с поля. Высушенную картошку мы втроем перетаскивали с террасы в подпол под большой комнатой. Такая гора! Не верилось, что это вообще можно съесть. Зимой мы уже не голодали, но к весне съели все, даже пришлось покупать картошку для посадки… Весной всегда бывало очень голодно, как в первую зиму.

Но мы были уверены, что живем хорошо, в тылу. А как тяжело людям там, где бомбят, где фашисты. Где страшный голод. Вести приносило радио — черная тарелка. При голосе Левитана все затихали… Слушали внимательно.

Дети, вроде меня, любили порассуждать о войне со знанием дела. Если в небе слышался гул самолета, начинали гадать и спорить: наш или немецкий? Ну, если это немец, наши ему покажут!

По воскресеньям мы с братом ходили в кино, в железнодорожный клуб, на детский сеанс. Вместе с мамой смотрели «В шесть часов вечера после войны» и «Жила была девочка». Такие замечательные фильмы!

Но я никак не могла понять, кончилась война или не кончилась? Ведь в кино и победа, и салют… Не могли же мы прозевать победу! Маме пришлось объяснять, что это такая сказка, как жизнь, и скоро все будет именно так, как в кино.

А фильм «Жила была девочка», про восьмилетнюю Настеньку и ее пятилетнюю подружку Катю, стал частью моей жизни. Так случилось. Я все время слышала: «Смотри, Жила была девочка!» — «Ой, правда…» Все считали, что я очень похожа на Катю. Однажды какой-то дядя военный в восторге даже на руки меня подхватил… Правда, никто не просил изобразить Сильву, сплясать и спеть, как Катя «Частица черта в нас…»