Дети войны

Мама рассказывала, когда отца призвали в армию, она растерялась: в Балашове, родном городе, у нас было много родни, и вдруг она оказалась в совершенно не знакомом месте, одна с детьми — ей же было всего 27 лет, — но как-то незаметно образовался круг людей, которые стали участвовать в нашей жизни. Наверное, в каждом доме Средней эстакады, так официально называлось наше место, наш квартал, появились добрые знакомые, друзья. Когда мне становилась плохо, неуютно без мамы, работавшей целый день в поле, я всегда могла пойти к тете Оле, эвакуированной из Белоруссии. Она жила с дочкой Клавой, портнихой, и у них я чувствовала себя, как дома — погладят, покормят. В одной квартире с ними жили Трунины.

Я дружила с Тамарой, а ее старшая сестра Валя, строгая такая девочка, ставшая потом доктором, дружила с моей мамой — помогала ей пилить дрова. У Труниных неподалеку имелись деревенские родственники, и тетя Нюра угощала нас то солеными огурцами, то капустой, чтоб ели мы не одну пустую картошку. Еще была мамина компания по лесо-полезаготовкам. Зимой компания занималась в кружке кройки и шитья и кружке бальных танцев, где были только женщины, за исключением танцмейстера. Когда он показывал па нового танца, всегда выбирал в партнерши маму. Я это знала и гордилась.

Не могу перечислить всех, кого вспоминаю с самым добрым чувством. Мою маму тоже, наверное, многие так вспоминают, она тоже всем помогала. Ее без конца просили что-то скроить, примерить, она учила, как шить без машинки, ибо машинки у нее не было.

Поступив в университет, я сразу разыскала в Москве Инну Басихину — она училась в Текстильном институте, а дома с тетей Ларисой, осталась Аля, младшая.

Однажды я ехала домой на каникулы — прямые фирменные поезда до Саранска тогда не ходили, в Рузаевке делали пересадку, — и мне надо было три часа ждать местного поезда. Я пошла на Среднюю эстакаду навестить тетю Ларису. Она уже не вставала и очень мне обрадовалась. Расспрашивала про маму, про Гену. Когда я уходила, она заплакала, взяла меня за руку и сказала: «Твоя мама — святая».

Иван Ларин

Война пришла в Гридино

Я родился и провёл детство в селе Гридине, в разные годы относившемся то к Московской, то к Рязанской областям. Там я прожил с рождения в 1931 году до отъезда на учёбу в Выксунский металлургический техникум в 1946. Тяготы детской жизни в деревне военного времени я описал в своих воспоминаниях, которые назвал «От плуга до ядерного реактора». Ядерный реактор — это не аллегория, а место моей работы с1950 по 1990 год. Плуг тоже упоминается не случайно — в детские колхозно-военные годы я пахал землю на быках, запряжённых в плуг-борону. Публикую фрагмент из этих воспоминаний.

Иван на родине в Гридине, 1947 г.

О начале войны я узнал днём 22 июня. Мы загорали и купались у реки, когда пришел кто-то из ребят-москвичей, которых летом наезжало много, и сказал, что началась война с Германией. На меня, десятилетнего, это сообщение особого впечатления не произвело.

В нашей школе-семилетке некоторых параллельных классов было по два, оттого много было и преподавателей. В первые недели после начала войны в армию были призваны мужчины-учителя — человек восемь. Среди них Борис Можаев, будущий известный писатель. Летом ушли в армию все молодые колхозники. Уходили как-то тихо, незаметно. Были мобилизованы и колхозные лошади. Часть урожая в поле и нескошенные луга ушли под снег, то ли от растерянности, то ли от малолюдья,

Остались в памяти пришпиленные к толстому стволу липы у школы большие бумажные листы, на которых перечислялись оставленные советские города. Их было много, и в душу закрадывалась тревога. Добавляли тревоги и письма дяди Александра Егоровича, моего крёстного, который был призван в армию перед войной и служил в Прибалтике. Каждое его письмо приходило из нового города, из чего было понятно, что советские войска спешно отступают. В первое время военная цензура не была налажена, поэтому в письмах дядя называл города. Позднее такого рода сведения исчезли, на конвертах появились штампы: «Проверено военной цензурой», а некоторые строчки были замазаны черной тушью — цензоры вымарывали нежелательную информацию.

К осени 1941 года положение на фронте сильно ухудшилось. Немецкие войска подошли к Москве. Наше село Гридино находилось от неё в 300 километрах на восток. Тем не менее, в 10—20 километрах на запад и в районе речки Мокши присланные москвичи и местные жители рыли окопы и противотанковые рвы. В октябре-ноябре несколько недель колхозницы копали противотанковые рвы в районе села Азеева — километров 30 на восток от Гридина. Среди них — мать и старшая шестнадцатилетняя сестра Настя.

Сельское начальство заставляло жителей села рыть «щели» — что-то вроде окопов, в стороне и позади домов — на случай наступления немецких войск. В них предполагалось прятаться во время боев. Но я не помню, чтобы их кто-то рыл. Люди говорили, что они все равно не спасут. Нам казалось, что немецкие войска вот-вот придут и к нам.