Дети войны

Как-то в 1943 году, уже по осени, когда зерновые были сжаты и обмолочены, случилась еще одна история, характеризующая суровые порядки колхозной жизни во время войны. Я и два моих приятеля пошли на уже опустевшее ржаное поле собирать упавшие на землю или не скошенные колосья — какое-то их количество всегда в поле оставалось, и они уходили под снег, пропадали. Делать это строго запрещалось — могли осудить и посадить в лагерь «за три колоска».

Насобирали мы по мешочку колосьев и направились домой. Вышли на деревенскую улицу и неожиданно столкнулись с председателем сельского совета Василием Ивановичем Нефедовым. Он несколько лет работал директором школы, преподавал математику и физику, был хорошим учителем. В армию или, как тогда говорили, — на фронт его не взяли по состоянию здоровья. Ходили слухи, что этого добилась нечестным образом его жена — фельдшер нашей сельской больницы, нашла у него какую-то болезнь. Став председателем сельсовета, он превратился в очень усердного начальника, выслуживался, грубо матерился, притеснял колхозников.

Увидев нас с мешочками, остановил, спросил, что несем. Мы по наивности не убежали, признались, что собирали в поле колосья. Председатель сказал, что мы воры, расхитители колхозной собственности и повел нас в правление колхоза, объявив, что вызовет милиционера, и на нас составят протокол. А за наше преступление посадят наших матерей. В то время действовал жесточайший карательный закон, который в простонародье назывался «восемь лет за три колоска». От этих слов мне стало очень страшно, ведь мне было только 12 лет! Мать в тюрьме… Мы долго сидели в правлении, но милиционер не появлялся.

В какой-то момент Нефедов вышел во двор и мы, оставив свои мешочки, рванули через окно наружу — мать. Но никто не приходил, и я стал успокаиваться. Таким образом в колхозниках, не взирая на возраст, поддерживали страх.

Года два председателем нашего колхоза «имени Максима Горького» был некто Скворцов, мужчина в годах, видимо больной, с землистым лицом. Он, кажется, был добрым человеком и умудрялся не замечать уловки колхозниц, воровавших по великой нужде колхозное зерно. И даже предупреждал быть осторожнее, когда приезжало районное начальство.

Деревенский быт

Вскоре я остался практически один с дедом и бабушкой. Старшая сестра Настя под Орехово-Зуевым работала на торфодобыче. Средняя сестра Полина в 1942 году закончила семь классов и поздней осенью уехала к отцу в Выксу. Мама летом моталась между Выксой и деревней — тут старики, огород, там муж, а каждую зиму колхозное начальство отправляло её на лесозаготовки.

Как же складывался наш быт? У деда Егора болели ноги, его мучило удушье, поэтому он далеко от дома не отлучался. Его работа в колхозе сводилась к ремонту телег, деревянных деталей комбайна, сеялок, он чинил сбрую, хомуты и прочее. По дому его заботой было зерно для хлеба, картофель, сено для домашней скотины, дрова, керосин для лампы. Он был главой дома. Бабушка Люба кормила, поила, обшивала и обстирывала нас, вела хозяйство.

Моей заботой было посильное участие во всех домашних делах. Вскапывать огород и усадьбу, сажать картофель, рыхлить мотыгой землю, подрубая корни сорняков, окучивать картофель, полоть просо — ничего более нудного не припомню… Кроме того, надо поливать огурцы, свеклу, капусту, табак, вечером встречать стадо и загонять во двор скотину — овец и коз. После Петрова дня (12 июля) — косить траву, ворошить её, чтобы быстрее высохла, а высохшую собирать в копны и стожки, потом на тележке перевозить с луга домой. Возить на тележке или на санках дрова из леса, который был в пяти километрах от села.

Дрова и сено домой доставляли, в основном, мы с мамой. Бабушке было за шестьдесят, и тяжёлая работа ей была не по силам. А еще мы ходили группками в лес за грибами — «приварок к столу» или драть лыко для лаптей. Два-три дня в неделю приходилось работать в колхозе. Работали практически без скидки на возраст. В военные годы так жил весь тыл, все дети. По крайней мере, большинство детей, особенно сельских.

Два лета мы с дедом точили серпы — сельскохозяйственной техники в колхозах практически не осталось, поэтому рожь и пшеницу колхозницы, как в старь, жали серпами. Серпы тупились, ржавели, их надо было затачивать и делать насечки, чем мы с дедом и занимались. Серпы привозили из разных деревень, и мы с дедом Егором по несколько часов в день сидели над ними: точили на ручном точиле, затем острым напильником нарезали насечки. Так мы кое-что подрабатывали, но нас часто обманывали и ничего не платили.