Дети войны

Фашистские самолеты прорвались к центру города. Зловещий свист, а затем глухой удар от разорвавшейся фугасной бомбы. Не смолкал гул истребителей, непрерывно патрулировавших над столицей. В школах разместились госпитали, на стадионах — зенитки и прожектора. Сигналы воздушной тревоги звучали и ночью, и днем. При каждом налете, а их бывало по четыре-пять в сутки, фашисты обстреливали город из пулеметов.

Рядом с нашим домом в скверике (его называли «Маленький парк», в отличие от «Большого парка», который был в двух шагах) выкопали бомбоубежище. Деревянная лестница вела глубоко вниз, а дальше коридор приводил в помещение, где стояли скамейки, как в кинотеатре, только экрана не было и фильмы не показывали. Люди просто сидели и ждали. Электрические лампочки свисали с проводов, раскачивались от взрывов наверху. Девушка с двумя сумками — противогаз с плоской железной банкой и санитарная с красным крестом — говорила, кому куда пройти, где находится титан с водой и вообще — где что, и приносила детям игрушки. Приближение линии фронта быстро сократило время, отводившееся для укрытия населения в убежищах, до 5—10 минут. Но иногда и этих минут не было, и бомбы начинали падать сразу за подачей сигнала тревоги. Случалось и такое, что после сигнала «Отбой» вновь звучала сирена, возвещавшая о новом воздушном налете.

По домам развозили черную плотную бумагу — маскировать окна. Хорошо, что у нас в комнате было только одно окно. На стекла наклеивали крест-накрест полоски белой бумаги — защита от воздушной волны, хоть какая-то. К домам на грузовиках подъезжала бригада стекольщиков, человек десять, в основном, женщины. Бомбежки были каждую ночь, профессия стекольщиков стала весьма востребованной.

Немецкие танки подошли к Волоколамскому шоссе, ждали, когда им подвезут горючее, чтобы мчатся дальше по Ленинградскому шоссе к улице Горького — к Кремлю, их самолеты пролетали над нашим домом, сбрасывали бомбы и фугасы где-то рядом — на Красной Пресне, на Боткинскую больницу. Немцы приближались, они были уже в 80—100 километрах от Москвы — час-полтора езды. В случае прорыва противника тысяча предприятий будут взорваны — списки уже подготовлены.

Эшелоны и машины, груженные скарбом и работниками правительственных учреждений, потянулись на Волгу. Москва больше не столица, теперь столица СССР город Куйбышев.

Почему они нам ничего не говорят? Почему не информируют население о событиях? Что за движение по Горьковскому шоссе? Говорят, рабочие напали на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуировавшимися и начали захватывать их вещи, свалили в овраг шесть легковых машин, кричали: а то сбегут с награбленным добром.

— Ты кто? А ну показывай, что в машине? Продукты, гад? Бежишь, гад? Знакомая рожа: ты что ли помощник директора по кадрам Рыгин? — Рабочие избили его.

— Товарищи, немедленно прекратите панику.

Рыгина арестовали, зачинщиков — тоже. В городе начались погромы. Разбивали склады, грабили имущество, искали начальство. Работники Микояновского комбината растаскивали продукцию по домам, на обувной фабрике «Буревестник» снесли входные ворота. У ворот автозавода имени Сталина собралась большая толпа — около полутора тысяч человек — требовали зарплату. Охрана не пропускала. В ход пошло оружие пролетариата — вахтеру булыжником проломили голову, избили милиционеров.

По городу метались слухи:

— Говорят, задержали шпиона.

— Слышали, поймали мужчину — подавал сигналы фашистским летчикам.

— Будут новые продовольственные карточки.

— Около Каменного моста возвели сад.

— Сад? Как сад? Врут, конечно.

Но сад действительно был. Только нарисованный на асфальте. Для дезориентации немецких летчиков.

Город маскировали — «делали» новую планировку улиц и площадей. Площади около Кремля — Манежную, Красную, все Садовое кольцо «застроили» фанерными домами. На заводских заборах были нарисованы яблоневые деревья. На месте Мавзолея «вырос» двухэтажный дом с мезонином.

Осенью моя сестра должна была идти в четвертый класс. Стало ясно: занятий не будет. В классах и в школьном дворе проходили учения по противохимической обороне. С противогазами, носилками.

21 октября появился приказ о возведении на улицах и площадях города баррикад.

Мама работала детским врачом в районной поликлинике, в конце октября она схватила меня и мою сестру, и, как велел перед уходом на фронт папа, увезла на восток — на Урал, в Свердловск, в эвакуацию.

Трое суток ехали мы в теплушке, в вагоне было сорок человек — женщины, пожилые мужчины. Так что в дороге было тепло. Когда приехали, они удивились: разве с нами были дети?

Мама оставила меня с сестрой на вокзале — сторожить вещи, и куда-то ушла выяснять — что и как. Мамы не было долго, стало темнеть, мы замерзли, прыгали, сестра согревала мне ладони дыханием.