Дети войны

Гнев бурлит в глубине темноты, ярость на этих людей, считающих себя сильнее. Ярость на барьер, ослепивший меня.

Но я пришел как друг, пришел как проситель. Эта мысль успокаивает темноту, она затихает на время.

– Сюда никто не приплывал так давно, – говорит Эрай, – что чужие берега стали легендой. Почему ты направился к нам?

Мгновение я молчу, но уже знаю – нужно сказать правду. Вспоминаю книгу, которую протянул мне Эркинар, звездный узор на истертых страницах и слова – из-за которых я здесь.

«Победа, но не последняя битва. Плывите за море, ищите флейту. Золотая песня останется в небе. Мост над мирами. Голос победы».

– Меня привело пророчество, – говорю я. – О золотой флейте.

Эрай смотрит на меня долго, его взгляд теперь затянут пеленой видений или мыслей. Мне кажется – он видит и не видит меня. Наконец он кивает, произносит:

– Я должен ехать, не могу беседовать с тобой сейчас, посланник. Но завтра вернусь, мы продолжим разговор. Будь нашим гостем. Рира, – он указывает на старика-переводчика, и тот делает шаг вперед, – расскажет тебе все, что ты захочешь узнать.

Эрай отворачивается, принимает из рук юного воина шлем, увитый синими и красными лентами, идет прочь. Лагерь вокруг нас приходит в движение, часть воинов расходятся, другие следуют за своим вождем.

Старик молча стоит рядом со мной.

– Расскажи, – говорю я ему, – с кем вы воюете.

38

Я не знала, сколько прошло времени. Солнце уже не палило так ярко, тени удлинялись, но вечер все не наступал. Воздух становился холоднее, полнился предвкушением зимы, и казалось – вот-вот небо окрасится алым, по земле потекут сумерки. Но дневной свет все не угасал.

В этом мире ночь не спешит, подкрадывается постепенно.

Хорошо, что это так. Гораздо тяжелее было бы ждать в темноте.

Первые мгновения были самыми долгими. Я замерла, глядя вслед Мельтиару, – знала, что могу себе это позволить: здешние люди не удивятся, сочтут обычной слабостью влюбленной девушки. Мельтиар не обернулся, и это тоже было правильно.

Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Даже издалека он выделялся: высокий, безоружный, одетый в черное – слепящий росчерк среди пыльной толпы. Потом шатры и люди заслонили его, и я вздохнула, обняла оружие и позволила переводчику увести меня прочь.

Я боялась за Мельтиара. Его не учили искусству скрытых, он не учился плести беседу, говорит прямо и не сумеет обмануть, если потребуется. Но здесь военный лагерь, может быть, тут все прямолинейны, не придется искажать правду? Но я уже обманула этих людей, пришла к ним с оружием, утаила, что я воин.

И поэтому могла выглядеть любопытной: вертела головой, смущенно опускала глаза, встретившись с кем-то взглядом. И считала. Считала улицы, палатки, повороты. Запоминала путь.

Шатер, к которому мы пришли, отличался от прочих. Дверная занавесь была отдернута, обвязана белым шнуром, а над входом качались бубенцы, позвякивали в такт ветру. Изнутри тянулся странный запах, горьковатый и чистый – словно тут жгли высушенные полевые травы, окуривали ими палатку.

– Здесь тебя никто не потревожит, – сказал переводчик.

Я шагнула внутрь, а он остался за порогом – словно за запретной чертой, которую нельзя переступать. Я осторожно опустила оружие на пол, вопросительно взглянула, и переводчик заговорил снова.

Звуки чужой речи казались тяжелыми и резкими, смысл слов с трудом оседал в мыслях. Глаза еще не привыкли к полумраку, я оглядывалась, но видела лишь неясные тени. Я кивала, стараясь быть растерянной и встревоженной, а переводчик говорил. Рассказывал, где что лежит, что находится рядом с шатром и куда мне позволено заходить, а куда нет. Объяснял, как найти обратный путь, и много раз просил простить за скромный прием.

– Мы не ждали женщин, – повторял он. – Здесь нет того, к чему ты привыкла. Но клянусь, каждый будет почтителен с тобой, как со старшей сестрой. Никто не потревожит тебя ни здесь, ни в умывальной палатке, ни снаружи.

Я хотела спросить, почему тут нет женщин, но вместо этого улыбнулась, неуверенно и слабо, и сказала:

– Наше путешествие было таким тяжелым, что военный лагерь кажется мне дворцом.

Должно быть, это оказались нужные слова. Переводчик пожелал мне спокойного дня, задернул дверную штору и ушел.

Я зажмурилась, посчитала до десяти и открыла глаза. Шатер перестал быть нагромождением сумрачных теней.

Сквозь крохотное окошко в крыше падал свет, наискось рассекал палатку. Пылинки взлетали и клубились в солнечных лучах. Ветер хлопал оконной шторкой, луч света то гас, то вспыхивал снова.

Мне стало тоскливо.

Черные палатки, где я ночевала во время войны, и разноцветные шатры Аянара – все они так далеко. Наш город, наш мир – в бесконечной дали. Чужой лагерь, чужие люди. «Здесь не видно звезд», – так сказал Мельтиар.

Шатер был таким же безрадостным и тусклым, как мои мысли. Внутри полотнища еще сохранили цвет – желтоватый сухой оттенок. Солнечный луч падал на кровать – низкую, укрытую шкурами и белым одеялом. Поодаль – деревянный стол и два стула, раскладных, с сиденьями из грубой кожи.