Дети взрослым не игрушки

– О да! Потрясающе, что ты это понимаешь. Но ведь тебе тоже надо идти дальше, строить свою жизнь. И вообще: понимать проблему – уже наполовину ее решить.

– Надеюсь, что так, – улыбнулся Коля и вдруг спросил: – А может быть, я тоже когда-то летал? Как та большая муравьиха?

* * *

В той школе Витя проучился полтора года, и там ему действительно, как и предполагал Коля, просто нечего было делать. Потом Любаша нашла школу, где толерантный директор согласился на инклюзив. Первые три месяца тьютором у Вити был Коля (в школе, по счастью, были пандусы).

Сейчас Витя учится в четвертом классе обычной школы, ему нелегко, два раза в году (весной и осенью) у него бывают серьезные срывы. Но дома его всегда ждет Коля, с которым можно обо всем этом поговорить. Или помолчать.

Два мира

– Я иногда думаю: он вообще-то нормальный? У психиатра мы были два раза. Один раз, когда ему лет пять было, другой, кажется, в позапрошлом году. Оба раза сказали: все нормально. Но я все равно сомневаюсь. В детстве еще ладно, но сейчас же ему четырнадцать, его сверстники уже вовсю за девочками ухаживают, если не половую жизнь ведут, или думают о том, где и как получить образование, а он… Я думала, может, это такая задержка развития, а теперь все чаще думаю, что все-таки нарушение. И в интернете читала: даже синдром такой есть…

– Давайте все-таки подождем с диагнозами из интернета, – попросила я, так как мальчик Филипп сидел напротив меня на стуле (мать расположилась в кресле). – Расскажите, что происходит.

– Он врет и всегда врал. То есть это даже и враньем не назовешь… Вранье у детей – это понятно, для выгоды или от страха: я сделал, но тетрадку дома забыл, эта ваза сама упала, папа у меня космонавт и все такое. Я и сама так в детстве врала, и старший мой врал, да и сейчас иногда… Но тут другое совсем…

– Значит, у Филиппа не вранье. А что же? Как бы вы это назвали?

– Ну, у маленьких детей называют «фантазия». И говорят, что это даже хорошо. Но у него оно и в раннем детстве было как-то… ну, слишком, через край…

– Можете привести примеры?

– Конечно. Забираю его из садика, спрашиваю: что сегодня было? А он мне совершенно спокойно отвечает: после обеда все спать пошли, а мы с Лешей спрятались в кладовке, потом там открылась такая дверь, оттуда свет, и мы к Богу в гости пошли. У него там красиво и сласти всякие. Он нас угощал сколько хочешь, и мы потом даже полдник не ели. Представляете мое удивление? Или наоборот – отзывает меня воспитательница и говорит: я знаю, что ваш мальчик фантазер, но все-таки должна спросить. Понимаете, он уже неделю всем детям в группе в подробностях рассказывает, что у вас дома в качестве маминых мужей живут два мужчины с красными губами: один лысый, но с огромной черной бородой, другой без бороды, но с рыжими волосами до пояса, которые он все время расчесывает. И они… они… (тут она запинается, а я, как вы понимаете, просто в полуобмороке от ожидания) они едят на ужин живых кроликов!.. И вот мне заведующая велела спросить: у вас в семье все нормально?

– И что, у этих фантазий не находилось совсем никаких реальных прототипов?

– То есть не жила ли я тогда одновременно с двумя мужчинами, пусть даже и аккуратно причесанными? Нет, поверьте мне, не жила. И кладовка у них в садике была заперта, и семья у нас атеистическая, и полдник они с Лешей отлично в тот день съели.

– Как развивались события дальше?

– Да никак, в том-то и дело! – в голосе женщины горечь и раздражение. – Развитие – это не про нас. У нас все то же самое, что и было. Пошел в школу – учительница меня сначала то и дело вызывала, домой звонила, потом перестала, привыкла, должно быть.

– Со школьной программой Филипп справлялся?

– Вполне. Он же неглупый – сами понимаете: чтобы всю эту дичь придумывать, тоже какие-никакие мозги нужны. Но учеба его никогда не интересовала: получит где тройку, где четверку, двойку не торопясь исправит – так ему и ладно. А чтобы постараться где-то – этого я вообще не припомню. Но я и не наседала, мне было главное, чтобы он вот это вот свое перестал…

– Что вы делали?

– Мы ему все вместе, поврозь и попеременно объясняли: тебе же никто не верит, дети смеются, взрослым неловко, тебя идиотом считают. Ругалась, запрещала, плакала, просила, бойкот ему устраивала, в театральный кружок водила…

– А Филипп?

– Он сто раз обещал: больше не буду, а потом – опять.

– У взрослого Филиппа я спрошу сама, а вот в детстве – он как-то объяснял вам, зачем все это придумывает? Или, на ваш взгляд, он тогда сам верил в то, о чем рассказывал?

– Верил? Не знаю. Ну не дурак же он был! Меня и психиатр спрашивал. Иногда мне так казалось, иногда эдак. Не знаю. Но он точно не объяснял, говорил: все так и было.

– А что же сейчас? – мне стало по-настоящему интересно.

Во что превратились детские фантазии Филиппа к четырнадцати годам?