Дети золота, дети песка

Чертог Зимы пуст; еще никто из его жителей не успел вернуться от кургана к своим домам. Благодаря этому Витарр не таится, пробираясь сквозь снег к дому конунга, не прячется в тенях, опасаясь пламени факелов, освещающих путь. Лицо его темнеет от решительности, губы сжаты так плотно, что, кажется, еще мгновение – и лопнут словно перезрелый фрукт. Думы его полнятся тяжелыми мыслями, тонущими в поисках ответа. Как следует ему себя повести? Как нужно себя повести? За все эти зимы ни разу не задумывался Витарр о подобном. Казалось ему, что принял он свою судьбу, навязанную другими, а теперь должен сам сделать выбор.

Хорош он, раз даже подобное решение сам принять не может. Сразу мчится вельве в ноги кланяться. В любой другой раз возненавидел бы себя Братоубийца, осадил, но сейчас нет времени для размышлений. Настало время действовать.

Коня приходится забрать с собой из стойла сразу, подвести его к самому порогу. Не сказать, что животное радо покинуть теплое место, и терпеливо ждать на холоде ему также удовольствия не доставляет. Конь ржет, выказывая свое недовольство, и бьет копытом, поднимая снег. Витарр шипит на него, тянет за поводья, вынуждая остановиться, и бормочет угрюмо себе под нос:

– Что ты мне характер свой показываешь, а? Словно бы мне самому нравится в такой холод куда-то ехать!

Но выхода нет; он должен узнать правду. Если это означает, что необходимо будет вновь проделать долгий путь в глубину леса, то он это сделает.

Поводья привязывает Витарр к одному из опорных столбов, чтобы несносная скотина не сбежала в лес, после чего проходит внутрь дома. Сердце его колотится так сильно, что ничего больше не слышит он, кроме болезненного его боя. Витарр проводит ладонью по подбородку, смахивая иней с бороды, и застывает на пороге, с тревогой оглядываясь по сторонам. В доме тихо – ни мать, ни конунг не успели вернуться, поэтому в стенах этих не звучит безутешный плач. Старый раб тоже не спит на лавке; видимо, вернулся в Дом Солнца, лишь бы не слышать, как убиваются по конунговой дочери.

Витарр закрывает дверь, снимает с головы тяжелый капюшон, а следом за этим зовет:

– Руна.

Голос звучит тихо и сипло, словно бы в одно мгновение разучился говорить. Когда разговаривали они в последний раз? Вся эта тайна злит его. Ему запрещено даже просто посмотреть на нее, чтобы не вызвать подозрений! Витарр не так много просит в своей жизни, чтобы ему было отказано даже в подобном.

Он зовет снова, но ответом ему служит тишина.

Сначала Витарр думает даже, что ее здесь нет, но затем понимает – куда ей еще идти? Прокашлявшись, он зовет ее еще раз.

– Руна!

Полог на одной из кроватей дрожит, после чего отодвигается в сторону, являя ему ее лицо, едва различимое в почти потухшем свете очага. Руна щурится после сна, вглядываясь в его фигуру, после чего на лице ее появляется легкая улыбка, стоит ей его узнать. Никто, кроме нее, ему больше не улыбается.

– Витарр.

Она садится на постели, держась за свой огромный живот, и у Витарра при виде нее все внутри сжимается. Руна тянет к нему руку, и он широким шагом преодолевает расстояние, отделяющее их друг от друга, стараясь не смотреть в сторону пустующей постели Ренэйст; кюна так и не позволила убрать ее из дома. Их руки соприкасаются, и Витарр становится перед ней на одно колено, заглядывая в карие глаза. Руна улыбается, от нее пахнет сонным теплом, и Витарр чувствует себя чудовищем. Как он может ее, такую теплую и нежную, вести в лес?

– Прости. Я разбудил тебя.

Она качает головой, отчего пряди рыжих волос, свободных от легкой косы, падают ей на плечи и грудь. Витарр любуется ею, смотрит внимательно, вздрогнув от неожиданности, когда Руна, перехватив беспалую, отвратительную его руку, укладывает ее на свой живот. Братоубийца дергается, словно бы заставляют его трогать пылающий очаг, и смотрит на нее едва ли не испуганно, одними губами шепнув:

– Не нужно.

И, как бы сильно ему ни хотелось продлить это прикосновение, он убирает руку, ощущая себя отвратительно из-за печали, мелькнувшей на ее лице. Витарр отводит взгляд, прокашлявшись, и, взяв себя в руки, вновь смотрит в ее глаза.

– Я хочу, чтобы ты сейчас поехала со мной.

– Сейчас?

Руна выглядит обескураженной. Она смотрит на медленно догорающую свечу, стоящую подле ее постели, после чего обнимает обеими руками живот, словно бы стараясь защитить ребенка, что покоится внутри ее чрева.

– Но куда?

Ему совсем не хочется говорить. Он знает, что Руна не захочет, не согласится. Начнет сопротивляться. Была бы его воля, то не стал бы он ее принуждать, но сейчас речь идет о слишком важных вещах. Если есть малейшая возможность того, что его сестра жива, то он должен это узнать. Должен сделать для Ренэйст хоть что-то.

Сделать что-то правильно хотя бы раз.

– Твоя сестра велела мне привести тебя.