Дети золота, дети песка

Саид хмурится; ее слова задевают его. Он напряжен, стискивает пальцами белоснежный камень ограждения, впиваясь потемневшим взглядом в город перед собой. Напряжен, но все же позволяет ей к себе прикасаться, что уже может говорить о том, что у нее есть шанс вразумить его. Взяв его ладонь в свои руки, Танальдиз нежно массирует костяшки его пальцев, продолжая говорить:

– Посмотри только на все, что ты делаешь. Мы оба знаем, что твои решения не всегда взвешенные и осознанные, не так ли? Временами ты столь остро идешь на поводу у своих желаний, что не видишь последствий, которые за ними кроются. Твое решение жениться на собственной сестре… Саид, если бы только отец видел все это, то он…

Пощечина заставляет ее замолчать. От неожиданности Танальдиз падает на колени, держась за ограждение. Нижнюю губу пронзает болью, и, коснувшись ее кончиками пальцев, Венценосная замечает кровь. Вскинув голову, она смотрит на возвышающегося над ней Саида, и тьма в его глазах не предвещает для нее ничего хорошего.

– Если бы здесь был отец, – хриплым голосом говорит он, – то что бы он сделал, дорогая моя сестра? Все, что я сделал, все это было лишь для нашего блага. Мы с тобой последние представители царского рода, и, выбрав тебя из всех женщин, я заботился лишь о том, чтобы сохранить чистоту нашей крови. И не тебе, дражайшая моя, меня в этом попрекать!

– Не мне? – скалится она, приподнимаясь, одной рукой держась за ограждение, намереваясь встать. – О, нет, Саид, именно мне тебя попрекать! Все это время я пыталась исправить твои ошибки, стабилизировать ситуацию в городе, и каждый знает, кто по-настоящему правит в Алтын-Куле! Ты слаб и глуп, Саид, и больше я не позволю тебе…

Танальдиз вскрикивает, когда хватка брата стискивает волосы у нее на затылке, и таким варварским образом он тащит ее за собой обратно в спальню. Она стонет, впиваясь ладонями в его запястье, стараясь вырваться. От боли ей ни слова не слышно из того, что он говорит, пока волочит ее за собой, следом за этим небрежно бросая на постель, словно бы она вовсе и не значит ничего.

Для него она ничего и не значит.

– Я покажу тебе, дрянь, что значит идти против меня. Ты за все ответишь, больше я не стану терпеть твои выходки. Знай свое место, женщина!

Саид взбирается на постель следом за ней, нависает сверху, ухмыляясь жестоко. Он рвет на ней платье, склоняется ниже и впивается зубами в ее плечо, прокусывая кожу до крови, заставляя Танальдиз закричать от боли. Силясь вырваться, она кричит только громче, бьет его изо всех сил, извиваясь и осыпая проклятиями.

– Не смей! Не смей прикасаться ко мне! Уж лучше убей!

За собственным сражением никто из них и не замечает, что происходит вне стен султанских покоев. Все это становится таким далеким и неважным, словно бы существующим в другом мире. Она молит о том, чтобы все это закончилось как можно скорее, и крепко закрывает глаза, когда что-то горячее брызжет ей на лицо. Тяжесть тела Саида неожиданно исчезает с нее, и Танальдиз делает глубокий вдох.

– Ты цела, госпожа моя?

Сев на постели, прикрывая обнаженное тело остатками платья, Танальдиз открывает слезящиеся глаза.

– Ты?

Конечно же, словно бы это мог быть кто-то другой. Подойдя ближе, Касим бережно накрывает обнаженные ее плечи шелковым покрывалом, которое он сорвал с постели, и прижимает к своей широкой груди, успокаивающе погладив по волосам.

– Я, госпожа. Прошу, не бойтесь. Все скоро закончится.

Закрывая глаза, она прижимается к нему ближе, давая волю слезам. В объятиях Касима она действительно чувствует себя в безопасности. Для нее уже все закончилось.

– Что это за шум?

Ренэйст приподнимается на тахте, прислушиваясь. Ей кажется, словно бы слышит она отголоски некого беспокойства вдалеке, но не может понять, так ли это на самом деле. Сев, конунгова дочь вслушивается с тревогой, затем поднимается на ноги и жестом велит другим девушкам замолчать. Те, также не имеющие права покинуть гарем без дозволения, прекращают петь, играть на музыкальных инструментах и смеяться. Большая их часть даже не понимает того, что Белолунная говорит, и солнцерожденные рабыни шепотом поясняют им, что северянка слышит некий шум.

Тревога в гареме нарастает, и Ренэйст ощущает свою в том вину. Она спускается по ступеням вниз, ступая босыми ногами по гладкой плитке, и застывает, когда уже ближе раздается испуганный крик, а следом за ним – звон, словно бы что-то разбилось. Девушки начинают галдеть, как испуганные птицы, сбиваются в кучку и мечутся, не зная, что им делать. Возле дверей стоят двое стражников, которые, удобнее перехватив свои копья, отходят чуть глубже в гарем, не сводя напряженных взглядов с двери.