Детская библиотека. Том 100

Весь вечер петарда не давала мне покоя — так хотелось её взорвать. Я знала, что будет шум, а после этого, чего доброго, ещё скажут, что я стащила папину петарду. Поэтому я достала из шкафа большую фарфоровую супницу и налила туда доверху воды, чтобы шум остался в воде. Закрывшись в комнате, зажгла петарду и быстро бросила её в супницу. Раздалось «бумк!» — и супница разлетелась на куски! На «бумк» прибежала мама и запричитала над осколками. Папа тут же схватил меня за руку, крича, что ему надоели мои дикие выходки, и поволок по квартире, не зная, куда девать. Потом он притащил меня обратно в мою комнату. Они с мамой вышли и заперли дверь на ключ.

Это было ужасно обидно. Тем более что завтра наступит Новый год, а я ещё не успела хорошо рассмотреть ящик с игрушками и ёлку, которая стоит в прихожей. Я сидела в комнате, как в тюрьме, и даже нарочно потушила свет. Но родители не обращали никакого внимания на заточённого в темницу ребёнка. Я скучала, скучала, а потом случайно уснула.

Утром взрослые занимались своими делами, им было не до меня. Мама что-то готовила, папа быстро установил ёлку и велел мне повесить игрушки. Потом пришёл Олег. Родители дружно ойкнули, когда увидели его лысую прическу. У меня было плохое настроение, играть ни во что не хотелось. Олег походил, посмотрел мои книжки и спросил, чего я такая унылая. Я призналась, что мама с папой меня не любят.

— Кто сказал «мяу»? — вдруг весело спросил папа (он, оказывается, стоял в дверях и всё слышал). — А ну-ка, одевайтесь живо, мы с вами сейчас отправимся в лес к партизанам!

Олег оживился. Я нехотя стала одеваться, но вдруг увидела в руках у папы петарды! Моё плохое настроение как рукой сняло! Мы выбежали на улицу и принялись выслеживать фашистов и высматривать их штаб, чтобы подорвать. Это была папина игра — он играл в неё, когда был маленький.

Олег закричал:

— Вон их штаб, в домике у песочницы!

Мы зигзагами подбежали к штабу и, заложив «взрывчатку», упали на землю. Штаб понарошку взорвался, и фашисты тут же сдались. Фашистами были несколько палок. И мы благородно отпустили их на все четыре стороны под обещание никогда больше не затевать войну. Кроме того, мы подорвали все вражеские объекты: секретный аэродром (песочницу), поезд (заборчик) и рейхста́г (подъезд) — самый главный фашистский дом. Нам осталось только взорвать мост, чтобы враги больше не проникли к нам, и тогда наступит наша полная победа. Мы побежали к мостику, который проходил через трубы отопления, заложили последнюю, самую мощную партию взрывчатки и зажгли. Мостик еле-еле вместил нас троих под собой. Мы засуетились и едва успели спрятаться, а тут ка-а-ак шандарахнет! Это был самый шумный и самый красивый взрыв! Но, перекрывая петардный грохот, наверху на мостике кто-то заорал, словно сирена. И кто-то тяжёлый с треском свалился на мостик, чудом не сломав его. Папа сразу весь сжался и залез в глубину. Было видно, что ему хочется стать маленьким, как котёнок.

Но ведь при его почти двухметровом росте это невозможно…

Кто-то наверху набрал побольше воздуха и оглушительно гаркнул: «А-а-а-а!» Потом помолчал и на всякий случай снова вопросительно крикнул: «А-а-а?» Затем послышалось:

— Да что это такое?! Меня же взорвать хотели! Покушение на меня сделали!

Голос до боли знакомый, а вскоре появилось тело, в котором он возмущался. Это, оказывается, была Анастасия Павловна. Она увидела нас с Олегом и завопила:

— О, эти дети! Террористы, маньяки! Я всё расскажу вашим родителям!

Щёки у неё тряслись, как студень, а рот был совершенно круглый, и в нём среди обыкновенных зубов блестел золотой. (Когда я вырасту большая, я непременно вставлю себе такой же.)

И тут она злобно зашипела:

— Что это вы прячете за спиной? Орудия убийства?

Я испугалась и сказала:

— У нас там собака сидит.

А папа вдруг завозился и как чихнет:

— Ап-п-чхи!

Олег поспешно закричал:

— Бедный пёс! Он простудился! — и громко запел: «Вижу тень наискосок, рыжий берег в полосках ила! Я готов целовать песок, по которому ты ходила!»

А папа опять чихнул, ещё громче прежнего. Ему, наверно, петардный дым в нос попал. И тут Анастасия Павловна могучей рукой отшвырнула Олега в сторону и, конечно, сразу папу увидела. Он сидел под мостиком, согнувшись в три погибели, и смотрел на Анастасию Павловну выпученными глазами.

Она прямо-таки чуть не задохнулась от злости и каким-то сорванным голосом просипела:

— Ну, знаете ли… От вас я такого не ожидала… Яблоко от яблони… — отвернулась и покатилась к дому, как гигантский пузырь, вот-вот готовый лопнуть.

Папа закричал ей в спину: «Извините!» — почему-то очень тонким голосом, но она, видимо, не услышала. Папа выкарабкался из-под мостика, и мы пошли домой.