Детство

Выбор был за нею, она осталась с ним, и, вероятно, у нее имелись на то свои причины. То же самое можно сказать и о нем. Он тоже сделал свой выбор и тоже остался. На протяжении всех семидесятых и в начале восьмидесятых они так и жили в Тюбаккене: бок о бок в одном доме, с двумя детьми, двумя машинами и двумя работами. У каждого была своя жизнь вне домашних стен, своя жизнь в доме, как она виделась ей и ему, и та семейная жизнь, какой она виделась нам. Мы, дети, словно собаки в людской толпе, чье внимание занято только другими собаками и тем, что интересно собаке, не улавливали всего, что там творится у нас над головами. Что представляет собой папа вне дома, я смутно догадывался, кое-что доходило даже до меня, но осмыслить этого я не мог. Он всегда был хорошо одет, это я замечал, но осознал только уже взрослым, когда, встретив некоторых из его бывших учеников, смог представить себе папу в роли учителя. Молодой, стройный, хорошо одетый, он выходит из своей «асконы», уверенной походкой идет в учительскую, кладет портфель с бумагами, наливает себе чашечку кофе, обменивается несколькими фразами с другими учителями и со звонком отправляется на урок, снимает и вешает на спинку стула вельветовый пиджак, обводит взглядом класс, который в молчании смотрит на него. У него была черная ухоженная борода, яркие голубые глаза, красивое лицо. Ученики в классе боялись его, он был строг и не терпел никаких глупостей. Ученицы влюблялись в него, потому что он был молод, обаятелен, совсем не похож на большинство других учителей. Он любил учительскую работу и обладал педагогическим талантом, ученики слушали как зачарованные, когда он рассказывал о чем-то таком, что увлекало его самого. Любимым его писателем был Обстфеллер, но он также ценил Кинка, а из современных авторов — Бьёрнебу.

В общении с коллегами он был корректен, но всегда держал дистанцию. Дистанция обозначалась манерой одеваться. Многие другие учителя могли прийти в школу в рубахе и джинсах, или месяцами ходить в одном и том же костюме. Дистанция выражалась в деловом тоне общения. Дистанцию создавали жесты, манера держаться, весь настрой, который излучала его личность.

Он всегда знал о других больше, чем они — о нем. Это было его жизненное правило, которое распространялось на всех, даже родителей и братьев. А может быть, на них — в первую очередь.

Вернувшись домой из школы, он уходил в свой кабинет, чтобы готовиться к вечерним собраниям. Он был представителем партии Венстре в нашем муниципальном совете и кроме того входил в ряд комиссий, а одно время, по его словам, был даже кандидатом в депутаты стортинга от своей партии. Но то, что он говорил, не всегда оказывалось правдой, он был завзятым манипулятором и манипулировал людьми из своего окружения, исключая сослуживцев и политических соратников, в отношениях с ними он вел себя как человек ответственный и положительный. Также он состоял в клубе филателистов в Гримстаде и участвовал в целом ряде выставок с марками из своего собрания. В летнюю половину года он занимался садом, где также проявлял себя амбициозным перфекционистом, если такое возможно сказать применительно к палисаднику в жилом поселке семидесятых годов. Интерес ко всему, что растет, он унаследовал от матери, и их разговоры чаще всего вращались вокруг этой темы: они обсуждали различные растения — кусты и деревья, — делясь друг с другом собственным опытом ухода за рассадой, обрезки, поливки. Друзей у него не было, весь круг его общения ограничивался учительской в школе и своими домашними. Он часто навещал родителей, братьев, теток и дядьев. С ними он разговаривал тоном, непривычным для нас с Ингве, и это заставляло нас подозрительно к нему прислушиваться.

Мамина жизнь сильно отличалась от папиной. У нее было много подруг, в большинстве своем сослуживицы, но не только, были еще и приятельницы из числа наших соседок. Они любили посидеть и поболтать или, как иногда говорил папа, — «покудахтать», они курили сигареты, угощались домашней выпечкой, иногда вместе вязали, окутанные густыми облаками дыма, в которых нередко тонули гостиные семидесятых годов. Она увлекалась политикой, стояла за сильное государство с хорошо развитой системой здравоохранения, за равноправие и, наверное, симпатизировала феминистскому движению и борьбе за мир, была против капитализма и набирающего силу материализма, сочувствовала организации Даммана «Будущее в наших руках»[9], — одним словом, придерживалась левых убеждений. Сама она говорила, что между двадцатью и тридцатью годами пребывала в спячке, когда для нее существовала только работа и дети и приходилось как-то налаживать жизнь, с деньгами было туго и все силы уходили на то, чтобы как-то сводить концы с концами, а вот после тридцати она по-новому взглянула на себя и на общество, в котором живет. Если папа редко читал что-то сверх необходимого, то она обладала врожденной любовью к литературе. Она была идеалисткой, он — прагматиком, она — мыслителем, он — практиком.