Детство Ивана Грозного

Как всегда, Овчина обсудил это предложение казанцев с Еленой, и та одобрила.

— Что нам ершиться? Кто старое помянет, тому глаз вон, так ведь говорят в народе? — засмеялась она. — Мы только выиграем во времени! Сафа-Гирей и Шигалей передерутся за власть, а у нас на восточной границе будет тишь да гладь, да Божья благодать.

Как мать русского государя, Елена старалась во всем, в том числе и в языке, выглядеть русской и часто употребляла народные присловья и поговорки.

Овчина только подивился ее дальновидности и здравому рассудку. На свадьбе великого князя Василия пятнадцатилетняя девочка-невеста поразила его своей красотой и статью. Тогда всю ночь с мечом наперевес скакал он с отцом — конюшим вокруг брачной подклети, в бессильной ревности представляя, как сорокашестилетний Василий ласкает прекрасную литвинку. С тех пор прошло уж не так много лет. Девочка превратилась в опытную женщину, стала великой княгиней. Теперь уже она учила его. И не раз удивляла мудростью суждений. Вот и сейчас добавить было нечего — он лишь посоветовал обсудить просьбу тайных послов на Боярской Думе.

Откладывать не стали, лишь заранее насколько могли растолковали все Ване — пусть говорит на совете, что надобно.

Бояре долго судили и рядили. Каждый хотел показать себя смекалистее других. Некоторые опасались, как бы крымский Ислам-Гирей не выручил войском своего ставленника и брата Сафа-Гирея. Но потом решили, что Ислам-Гирею сейчас только до самого себя: того и гляди, Саиб-Гирей скинет, если турецкий султан подопрет его своим войском. Значит, Сафа-Гирею придется один на один с Шигалеем драться, Руси-матушке это только на руку.

На совет призвали и бывшего казанского царевича Петра. Покойный великий князь Василий сам крестил его и женил на родной сестре Евдокии. Он так доверял ему, что однажды, отбыв на войну, поставил Петра правителем Москвы.

— Сафа-Гирей уже был на троне, пока покойный государь Василий Иванович на его место Еналея не посадил, — сказал Петр. — И с теми, кто Еналея поддерживал, Сафа-Гирей лепешки не поделит и кумыса пить не станет: он их кровью напьется! Послы не лукавят — без Шигалея им никуда! Да и Шигалею без Москвы не жить: кто его еще на трон поставит? Такой мой совет.

Под конец бояре пришли к тому же выводу, что и Елена с Овчиной.

В декабрьскую стужу перевезли Шигалея с его женой и всей челядью из Монастыря в Москву на отведенное им подворье, а через несколько дней назначили хану прием в Думе, который означал переворот в его судьбе и снятие с него многолетней опалы.

К приему готовились как в великокняжеском дворце, так и на московском подворье Шигалея.

Елене и Овчине пришлось долго убеждать Ваню в том, что он должен быть на приеме очень любезен с казанским царевичем.

— Но он же татарин, враг святой Руси, — горячо возражал Ваня. — И в былинах про то поется, и в летописях про то написано.

— Татарин татарину рознь. Вон Петр Абрамович, отец твоей двоюродной сестрицы Анастасии, тоже татарин, а за Русь святую жизнь положит, не раздумывая, — втолковывал ему Овчина.

— Петр Абрамович крещеный, а Шигалей басурман, изменник, тятя его в заточении держал, так ведь? А я, его сын, привечать его должон?

Вырос Ваня, вытянулся, а все же еще ребенок. Вот и кипятится. Но рассуждает здраво, попробуй, возрази.

Бьются великая княгиня и ее любимый слуга и сподвижник, разъясняют мальчику азы дипломатии: государь ради интересов своего народа должен иногда пойти на союз или соглашение.

— С изменником?! — подчеркивает Ваня.

— Но он же раскаялся! И потом надо считаться с решением твоих думных бояр, — строго напоминает княгиня-мать, а в душе не может сдержать ликования: каков молодец! Еще несколько лет, и не она ему, а он ей будет защитой.

Мальчик примолк — не то убедили его, не то просто смирился. Скорей последнее. Внимательно слушает, что когда надо сказать и как себя вести завтра. Повторять не приходится, схватывает все на лету, памятлив на удивление.

Прием опального хана

На другой день, явившись в Тронную палату как обычно в сопровождении Овчины, Ваня оглядел бояр. Пришли все как один, расселись по своим родовым местам, шепчутся. Лица хмуры: видно, и им не по душе обласкивать изменника-татарина.

Да вот и сам идет, а позади два его советника. Высокий, толстый, потное лицо маслянисто поблескивает. Тяжело переставляя тумбообразные ноги в теплых мягких катанках, обрезанных по щиколотку, приблизился к трону, неловко преклонил колени, отвесил земной поклон русскому государю и, побагровев, с помощью советников поднялся. По рядам столпившейся позади трона свиты, вдоль скамей боярских пробежал ропот удовлетворения — всем любо было унижение хана, а тот, невозмутимый, как восточный божок, пожевав отвисшую нижнюю губу, приторно сладким голосом начинает хорошо затверженную речь.

Толмач переводит, дьяк записывает. Шигалей прекрасно понимает, да и говорить может по-русски и, чувствуется, внимательно следит за переводом.

— Великий князь Иван Васильевич! Отец твой, великий князь Василий Иванович, взял меня, как детинку малого…