Детство Ивана Грозного

И Бог наказал: первобоярин Василий Васильевич Шуйский пережил Федора Мишурина всего на несколько недель. Он умер внезапно, от удара. Поговаривали, что отравили его, как некогда он сам отравил великую княгиню Елену. Но похоже — собственный гнев сразил его. Уж очень часто он стал выходить из себя, по малейшему поводу вспыхивал — и дома, и в кругу сподвижников, и в Тронной палате так, что от громоподобного голоса его сотрясались каменные своды дворца. В эти минуты бояре не смели поднять на него глаз, а Дмитрий Бельский сидел ни жив-ни мертв. Его оставили вроде как для показа иностранным послам: Бельские — фамилия известная на Западе и удалить ее из Думы — значило показать, что Русь раздирают распри изнутри, а выносить сор из избы не хотелось. Пусть думают, что в державе русской тишь да гладь, да Божья благодать.

Но шила в мешке не утаишь: не только среди собственных бояр, но и во дворцах западных государей открыто говорили о том, как наживаются грабежом Шуйские. На пирах у них пили из кубков великокняжеской семьи, — вырезанные на них для отвода глаз имена суздальских предков никого не могли обмануть.

Василий Шуйский налево и направо раздавал своим угодникам зажиточные места и должности. Его племянник Андрей Шуйский, поставленный наместником во Пскове, поборами и свирепым разбоем довел город до полного разорения, и он наполовину опустел — жители бежали кто куда. Многие, доведенные до отчаяния, сами начали промышлять грабежом на дорогах.

И как было иноземцам не воспользоваться этим! Будто псы раненого зверя, они обложили Русь и раз за разом откусывали от нее лакомые куски. Казанский хан хуже Батыя злодействовал в пригородах Нижнего Новгорода, Балахны, Мурома, Владимира, Костромы, Кинешмы, Галича, Мещеры, Устюга, Владимира, Шуи, Вологды, Татьмы, Гороховца, Вятки, Перми и других северных русских крепостей. Казанцы жгли, убивали, забирали православных в плен. Целые селения, обезлюдев, зарастали диким кустарником, монастыри обращались в пепел, церкви — в конюшни, а украшения с икон — в мониста для татарских жен. Кого не брали в полон — тех силой обращали в свою веру. Непокорным выкалывали глаза, обрезали уши, нос, отсекали руки, ноги.

Тщетно высылали московские бояре богатые поминки в Казань: набега продолжались. Бояре принимали послов крымского хана Саиб-Гирея, заключали с ним мирный договор, одаривали, а в это время его сын Иминь бесчинствовал в окрестностях Каширы, под самым носом у престольной Москвы!

И вот, доведя русскую державу до такого унижения, Василий Шуйский приказал долго жить.

Едва схоронив старшего брата, на заседание Думы в полном парадном облачении явился его брат Иван и, никого не спрашивая, ни с кем не советуясь, сел на его место. Он даже не счел нужным выступить перед боярами — просто, как наследник, принял все права умершего, даже в мыслях не допуская, что в этом могут усомниться.

И скоро бояре поняли, что в грубости, самонадеянности и высокомерии младший брат намного превзошел умершего старшего. Прежде всего Иван Шуйский решил исправить главную, по его мнению, ошибку Василия: не откладывая, сместить и отправить в ссылку митрополита Даниила. Как он уговаривал брата исполнить это сразу, в одну ночь с арестом Ивана Бельского и казнью думского дьяка Федора Мишурина!

«Теперь будет гораздо труднее, да ведь без труда не выловишь и рыбку из пруда, — фасонил даже в мыслях перед собой Иван. — На то мы и Шуйские, чтобы затруднения, как орехи, щелкать!»

Не прошло и сороковин после смерти брата, как Иван вместе с племянником Андреем закатил пир, на который съехались единомышленники — князья Дмитрий Палецкий, братья Кубенские, казначей Иван Третьяков, а также боярские дети и богатые новгородцы. В ночных бдениях за чарами вина задумали они и разработали в деталях план уничтожения последнего противника, митрополита и первосвятителя всея Руси Даниила. Зная, что он сам по своей воле не откажется от высокого сана, решили принудить его силою. Но до той роковой ночи съездил Иван в Новгород, который взрастил род Шуйских и всегда его поддерживал.

В «доверительной беседе» с новгородским архиепископом Макарием рассказал ему о физической немощи глубокопочитаемого старца Даниила и просил его совета, кого бы поставить на его место, если, не дай Бог, что с ним случится. Архиепископ Макарий, ничего не подозревая, назвал имена трех: чудовского архимандрита Иону, Новгород-Хутынского игумена Феодосия и игумена Троице-Сергиевой лавры Иоасафа, к кандидатуре которого Макарий особенно склонялся.