Детство комика. Хочу домой!

Томас боится кататься на санках, боится ехать на багажнике велосипеда, боится прыгать с качелей — он боится всего, от чего может быть больно, от чего можно расцарапать колени и ладони, прикусить язык, удариться подбородком, сломать ребра, разбиться в лепешку.

Об этом тоже никто не знает, потому что Томас боится, что его задразнят.

И еще он очень боится отравиться. Отравиться можно практически чем угодно. Например, стиральным порошком. Если стиральный порошок стоит в буфете, то Томас думает, что яд просачивается сквозь пакет и отравляет всю еду в шкафу. По крайней мере, так ему кажется.

«Беречь от детей», — читает он и чуть не плачет. Как это его легкомысленная мама не обращает внимания на такое!

Если прикоснуться к унитазу, то может вырвать.

Если съесть что-нибудь с кухонного пола, обязательно вырвет. Какая разница, что пол постоянно надраен. Мыло ведь тоже вызывает рвоту. Вырвать может от чего угодно.

Томас боится, что его бросят, боится, что заболит живот, боится вырасти.

Он втайне придумал защитный ритуал против всех угроз: моет руки до локтей, кладет на унитаз туалетную бумагу, не касаясь фаянса, считает часы после каждого приема пищи, чтобы проверить, отравился он или нет, и, возвращаясь откуда-нибудь зимним вечером, бежит строго под фонарными столбами, чтобы его не поглотила тьма.

Все так ужасно сложно, но и об этом Томас молчит, потому что никто все равно не поймет.

Они бы только стали уверять его, что он ошибается, и упорствовали бы до тех пор, пока бы он не признал, что ничего страшного нет, и тогда они оставили бы его погибать.

Совсем как в фильмах ужасов, где какой-нибудь идиот гасит свет в холле, закрывает дверь в спальню, убирает весь чеснок и, наконец, открывает окно, чтобы впустить немного свежего воздуха — и графа Дракулу.

В тощей груди Томаса бьется перепуганное птичье сердце.

Томас боится до смерти.

О таком не говорят. Ни с кем, даже с мамой.

Страх — это то, с чем ты остаешься один на один.

60

Юха и Стефан сбрасывают деревянные башмаки в холле у Юхи. На кухне Ритва готовит ужин. У них будут рыбные котлеты в омаровом соусе.

Марианна не ест рыбных котлет, и ей дадут рыбных палочек, а Юха и рыбных палочек не ест, так что ему дадут кровяную колбасу.

И ко всему этому — макароны быстрого приготовления, потому что так быстрее.

Колбасу и палочки Ритва жарит на одной сковородке, чтобы сэкономить время и не мыть лишний раз посуду.

Рыбный сок смешивается со свиной кровью и маргарином, но Ритве хоть бы что.

У нее маленькие дети.

— Мама, — кричит Юха, — мы со Стефаном будем в моей комнате.

— А мне можно с вами? — просит Марианна, дергая Юху за рукав.

— Нет, нельзя, малявка безмозглая! — отвечает Юха и поворачивается к Стефану: — Это моя сестра.

— Привет, — говорит Стефан.

— Сам знаю, у нее такой вид, как будто у нее рак мозга. Последняя стадия.

Юха отпихивает Марианну.

Ритва проходит мимо — в туалет. Вытирает руки прихваткой.

— Здравствуй, Стефан. Марианна, оставь мальчиков в покое, они будут планировать свою вечеринку.

И Ритва не может удержаться, чтобы не повернуться и не поддразнить их — «у-тю-тю!» — перед тем, как исчезнуть в туалете.

— Прекрати! — кричит Юха и поспешно загоняет Стефана в свою комнату, закрывая за собой дверь.

Под дверью скребется Марианна и мерзко пищит:

— У-тю-тю-тю!

Юха распахивает дверь:

— Я тебе мозги вышибу, соплячка чертова!

И Марианна со смехом бросается прочь.

— У-тю-тю-тю!

61

Юха берег блокнот и пишет: «ВЕЧЕРИНКА ЮХИ И СТЕФАНА!»

— Ну, кто придет? — спрашивает он.

— Ладно, начнем с тебя и меня, — отвечает Стефан.

«СТЕФАН и ЮХА», — пишет Юха.

— И я хочу пригласить Ли, — говорит он и пишет: «ЛИ».

— Втрескался в нее, да?

— И еще я должен пригласить Леннарта, — бормочет Юха, делая вид, что не слышит. — Ну и конечно, Роя и Пию.

— Ли хорошенькая. Это точно, — серьезно продолжает Стефан. — Хоть сисек у нее и нет. У корейских девок никогда нет сисек.

Почему Стефан всегда отвлекается? Чего он треплется о Ли? Он же видит, что Юхе неловко.

— И если уж приглашаешь Пию, то надо и Эву-Лену, — чуть ли не кричит Юха, — иначе Пия не придет.

Он умолкает и краснеет.

— Эва-Лена — божье наказание, — стыдливо добавляет он.

— Но она в довесок.

— Знаю.

Оба вздыхают.

«ЭВА-ЛЕНА», — пишет Юха.

— Кто еще? — спрашивает он. — Томас Карск?

Стефан грубо смеется:

— Представь Томаса Карска на вечеринке.

— Не, ясное дело… — неуверенно бормочет Юха.

— Ты, кстати, слышал, что у Томаса Карска будет праздник? Вот смех-то!

— Да уж! Вот, типа, смех-то! — прокашливается Юха, и ему стыдно.

Он видит перед собой маму Томаса — как она сидит и шьет костюм, который должен быть готов к празднику, и мерзкий пирог, который он выбросил на дорогу.

— Но Симона-то мы пригласим, потому что иначе Шарлотте не с кем будет танцевать, она ведь такая длинная. И Ругера тоже, и Метте. Сколько уже?

Юха записывает имена.

— Шесть парней и пять девчонок. Одной не хватает.

— Ты, наверное, должен пригласить Йенни?

Стефан пристально смотрит на Юху.

— Ну да, должен, — бормочет Юха.

— Хотя она страшна как смерть. И заколка эта, и перхоть.

— Да уж, точно, — шепчет Юха.