Детство комика. Хочу домой!

— А штаны у нее — так вообще! Нет, не дело это — звать ее на вечеринку.

— И смеется она невпопад, и садится в углу и не говорит ни с кем, — несчастно продолжает Юха.

— Эта девка и лимонадом-то поперхнется. Нельзя ее приглашать. Это-то она должна понимать!

Юха думает про ямочки на щеках у Йенни. Иногда ему кажется, что он по-настоящему счастлив только в те минуты, когда ему удается рассмешить Йенни и заставить ее глаза блестеть.

Только с Йенни Юха чувствует себя уверенно. Ее одну ему никогда не приходится подкупать.

— Силла! — обреченно произносит Юха и пишет имя в списке.

Он слышит легкий свист, как будто ангел машет крыльями. Он зажмуривается и видит когти ангела, горящие глаза, презрительную улыбку.

Ангел приближается, привлеченный его убожеством.

— Пусть будет Силла, — соглашается Стефан, — теперь все!

62

Когда мы все же окончили основную школу, мне уже так надоело быть тем, чем я был, — тем, что они из меня делали. Я хотел стать чем-то другим, чем-то большим. И я порвал со всеми. Я был вынужден это сделать. И одному Господу известно, как мне пришлось бороться, чтобы стать кем-то другим.

Я и с Йенни потерял связь. Она, конечно, уехала в США. Чтобы стать кем-то другим. По крайней мере, я так думаю.

Остался ты. Ты единственный. Я хочу чтобы ты это знал. Ты получаешь эти письма. Если ты их, конечно, получаешь. Или как это говорят… я не знаю, как сказать.

Я имею в виду, что если уж все падает, то это, наверное, тоже можно оправдать, так?

В детстве я и вправду был слюнтяем. В постоянном страхе стать изгоем всегда и перед всеми лебезил. Не думай, что я этого не понимал.

Помнишь эту песенку:

Трупы, трупы в день рожденья,
Трупы в день рожденья мой!
Вот забава, вот веселье,
Когда кровь течет рекой!

Я ненавидел эту песню. Кажется, я пел ее на каждой чертовой перемене во всех начальных классах. А вы стояли вокруг и подбадривали выкриками. А потом уходили.

И очень неприятно, скажу я тебе, обнаруживать, что ты по-прежнему слюнтяй.

Потому что я и есть слюнтяй — отвратительно лебезящий комик-слюнтяй! Никуда я не делся от этого. Вокруг меня толпится народ и подбадривает выкриками.

А потом уходит.

63

Несколько недель спустя Томас, придя в школу утром в пятницу, замечает, что что-то не так. Одноклассники возбуждены. Они шепчутся друг с другом, шепчутся о нем. Он ничего не понимает. У него что, пахнет изо рта? Или козявка торчит из носа?

Томас старается не быть противным. Он каждый день принимает душ и моет голову, жует «Лэкероль», чтобы у него не пахло изо рта. На каждой перемене он идет в туалет и причесывается.

Томас знает: всех раздражает, что он постоянно прокашливается, но он ничего не может с этим поделать. У него будто какая-то пленка в горле, которая должна лопнуть, и ему надо прокашляться.

В глубине души он уверен, что он все равно противный.

Как бы он ни старался скрыть это.

На перемене Леннарт разворачивает его к себе лицом и злобно щурится:

— Что это ты и твоя чертова мамаша себе вообразили? Кто это, по-твоему, захочет прийти к тебе домой? А?

Теперь Томасу понятно. Его мама разослала приглашения на праздник. Но что в этом такого? Можно же просто не приходить. Можно же просто рассмеяться ему в лицо, и пусть он потом идет себе на свою лужайку за футбольным полем, где он никому не мешает. Зачем злиться?

Девчонки держат военный совет, собравшись вокруг Пии и Эвы-Лены.

— Пойти на праздник к нему и его мерзкой матери-немке! — с отвращением произносит Пия.

— Мама сказала, что если я не пойду, то не получу карманных денег, — добавляет Силла.

— Представь, она написала родителям, чтобы пригласить нас! — говорит Эва-Лена и громко передразнивает маму Томаса, чтобы он слышал: — «Дарагие господин и фрау Магнуссон, крошка Эфа-Лена сердешно приглашена на праздник Хайль Гитлер!»