Детство в девяностых

Даша, вконец ослабевшая и зелёная от недосыпа и тошноты, сидела, скорчившись, в своём обблёванном пальто, на грязной вокзальной скамье. Чуть поодаль от её ног копошились, склёвывая крошки с асфальта, ленивые жирные голуби. Эти голуби ещё больше напомнили Даше город, ибо она давно уже заметила, что в деревне голубей нет. Эти ленивые и грязные птицы живут преимущественно в городах, около помоек — так, во всяком случае, объясняла на природоведении учительница. И при мысли о том, что эти грязные голуби, вероятно, являются источником заразы, Даша почувствовала новый прилив тошноты.

— На-ко, яичко скушай… — баба Нюра протянула ей в целлофановом пакете только что очищенное крутое яйцо. От яйца пахло пердежом.

Даша отрицательно помотала головой.

— Да ты ж за весь день ничего не покушала! Оттого и мутит тебя...

Какой-то усохший, морщинистый дедок в фуражке присел рядом на скамью, закурил цыгарку. Едкий дым шибанул Даше в нос.

— Бу-е-е-е!!!

На асфальт потекли едкая желчь и пена. Дашу выворачивало, как пустую перчатку. Согнувшись пополам, она мучительно икала, и ей казалось, что ещё немного — и её вырвет собственным желудком.

В рейсовом автобусе ехать было не так мучительно, как в пазике, и под конец пути Даша, изнурённая морской болезнью, уснула на коленях у бабы Нюры, и так и проспала до самого вокзала.

— Поднимайсси, поднимайсси! Приихали! — суетливо закудахтала баба Нюра.

Даша с трудом разлепила глаза. Тошнота опять подкатывала. Автобус, между тем, уже стоял на вокзале, и народ, суетливо толпясь в проходе, рвался наружу.

— Лёша! Лё-оша! Сумки-те бери!!!

Наконец, шатаясь и зажимая рот рукой, чтобы не блевануть от угарной вони автобуса и городского вокзала, Даша спрыгнула на асфальт. Вид, открывающийся вокруг, был странен и не понравился ей: горклый запах бензина, шум машин, беспорядочные толпы людей. Кругом ни деревца, ни травинки, ни клочка земли. Всё вокруг сковано мёртвым серым асфальтом, и, вместо уютных бревенчатых избушек с резными наличниками на окнах, громоздятся, словно великаны, мёртвые серые блоки прямоугольных зданий. И вонища кругом страшная, хуже, чем в автобусе… Неужели мама с папой действительно живут в этом кошмарном городе, дышат этим отвратительным, тошнотворным смогом? Как же они не заболели от этого?.. А может, уже заболели? Даше стало страшно, и она, уткнувшись лицом в грудь бабы Нюры, заплакала навзрыд.

— Ну-ну-ну… чего же ты плачешь? Вон, гляди-ко — мамка твоя нас встречать приихала! Здравствуй, Галюша! — и баба Нюра, отыскав в толпе Дашину маму, троекратно с ней расцеловалась.

Однако мама почему-то нервничала. Даше вдруг показалось, что она не рада их видеть, и теперь не знает, что с ними делать, и куда их девать. Видно было, что мама чем-то озабочена, растеряна и сконфужена, и совершенно не похожа на ту добрую маму, которая приезжала летом в деревню повидаться, и привозила Даше ириски «золотой ключик».

Баба Нюра тоже это заметила.

— Ты как будто не рада нам, — упрекнула она дочь.

— Да ну что ты, мам, ерунду городишь, — нервно отмахнулась та, отворачивая лицо, — Пойдёмте к такси, не стойте тут...

Ещё час ехали на вонючем такси. Дашу опять мутило. От тошноты, мучавшей её весь день, она отупела, и даже не вслушивалась в разговор взрослых между собой.

— Мам, ну вы бы хоть оделись поприличнее — город же, как-никак… — раздражённым шёпотом произнесла Галина, — И ребёнку пальто не переменили… У папы на штанах прорехи...

— А ты что ж, стыдисси своих родителей? — обиделась баба Нюра, — Зазналася тут у себя в городе...

— Я не стыжусь.

— Нет, стыдисси! Одёжа ей, гляди-ко, наша не угодила… Мотри, какая фря!

— Мама, не кричи! Таксист же всё услышит...

— А нехай слышит! Мы люди простыя! Да! И к тебе по-доброму приихали, а ты вона как — морду заворотила!..

— Ты нас даже не пОприветствОвала! — загудел с переднего сиденья дед Лёша.

— При чём тут это, — поморщилась Галина, — Вы у себя в деревне ходите абы в чём, но это же вам не деревня!..

— Значит, ты нам не радая?

— Я этого не говорила!

Наконец, такси остановилось у одного из серых блоков-девятиэтажек. Здесь воздух был немного получше, у дома росла кое-какая чахлая травка, деревца, которые, в сравнении с громадиной-домом, казались карликами. В подъезде пахло как-то по-особенному, не так, как в деревне. Запах нельзя было назвать ни приятным, ни неприятным — он просто был другой.

Когда зашли в лифт, Даша испугалась: ей показалось, что он сейчас провалится. Глаза её расширились от страха, а мама, заметив это, рассмеялась.

— Чего ты как неродная? Ты же здесь родилась, дом это твой! — и, обращаясь к бабке с дедом, добавила: — Одичала она у вас в деревне. Глазёнки бегают. Привыкнет.