Детство в девяностых

Наконец, все вышли из лифта, и вошли в обитую дерматином дверь квартиры. Странный запах в квартире чувствовался ещё сильнее; всё было так красиво и необычно. Пол паркетный, стены, оклеенные обоями, картины, трельяж, около которого почему-то особенно сильно пахло духами и пудрой. Через открытые двери из коридора были видны комнаты, ковры на полах и на стенах, кровати в спальне, покрытые алыми шёлковыми покрывалами, светильники, и такие же алые шторы на огромном окне. В гостиной — мягкие кресла, диван, торшер, журнальный стол с телефоном, телевизор, барная стенка, сквозь стеклянные двери которой были видны книги на одних полках, и красивые чайные сервизы на других. Кое-где стояли вазы с искусственными цветами; то там, то сям примостились фарфоровые статуэтки и прочие безделушки.

— Здравствуй, девочка! — прозвенел над ней чей-то незнакомый женский голос.

Даша подняла глаза — перед ней высилась толстая фигура какой-то женщины, одетой по-городскому в брюки и белую блузку. На вид женщине можно было дать лет шестьдесят; платка она не носила. Её короткие волосы были так же, по-городскому, завиты на бигуди.

— Поздоровайсси, поздровайсси, — зашептала Даше на ухо баба Нюра.

— Здра-асьте… — вяло пропищала изнурённая дорогой девочка.

— Дра-ас-ти! — передразнила её толстая женщина, обращаясь к кому-то в сторону, и, не глядя на остальных, развернулась и пошла на кухню.

— Дра-ас-ти! — повторила она тем же тоном кому-то в кухне, — Недоразвитая какая-то.

Даше не понравилась ни женщина, ни её тон. Она инстинктивно прижалась к рукаву бабы Нюры.

— Кто это? — спросила она.

— Это ещё тебе бабушка… Бабушка Зоя...

Дашина мама густо покраснела и, казалось, готова была провалиться сквозь землю.

— Ну, что вы копошитесь? Проходите на кухню, — занервничала она.

Кухня была просторная, светлая, и в ней было такое же огромное, чуть ли не на всю стену окно. Толстая «вторая бабушка» Даши, скроив брезгливую мину на лице, поспешно вышла в коридор.

— О! Каракатица! — кинула ей вслед баба Нюра.

— Да тише, — нервно отозвалась Галина, — Услышит же...

— Мам, а почему ты её так боишься? — смело спросила Даша.

Галина отошла к кухонной стенке.

— Поживёшь тут — увидишь, почему...

Она быстро сварила кофе в джезве, разлила по чашкам, нарезала бутерброды с сыром. Её конфуз и нервозность передались всем. Даже баба Нюра почувствовала себя неловко в этой обстановке. И только дед Лёша, проголодавшийся с дороги, громко чавкал, уплетая бутерброды и шумно хлебая из своей чашки.

— Ну ты чё кофе-то — кофе-то чё махом одним выглотал? — сконфуженно толкнула его в бок баба Нюра.

— А што мне его — сОсать, что ли? — прогудел дед.

За дверью громко, презрительно фыркнула баба Зоя.

Глава 27

Через пару дней баба Нюра и дед Лёша уехали обратно в деревню, а Даша осталась в городе с мамой и папой. И с тех пор потекла у неё новая, какая-то странная и очень непривычная жизнь.

Баба Зоя не понравилась ей с первого же дня. Что-то фальшивое и надменное было в этой толстой женщине со вторым подбородком, в её химической завивке волос, в её голосе и притворно-растянутой улыбке.

Пока баба Нюра и дед Лёша гостили здесь, баба Зоя ничего им не говорила. Но как только они уехали, Даша услышала, как она обсуждала их с кем-то по телефону.

— ...«А что мне его — сОсать, что ля!» — пародируя деда Лёшу, гнусавила в трубку баба Зоя, — А у самого штаны лопнули на самом видном месте… Ха-ха-ха! Я как посмотрела — го-осподи! Ну и родственнички!..

— А сплетничать нехорошо, — сказала Даша, как только бабка закончила разговор.

— Что-о-о? Это кто это сплетничает? Ах ты, козявка! Ещё будет взрослых учить!..

Впрочем, как потом оказалось, не только мамины родители попали под острый язык бабы Зои. С одинаковым презрением обсуждала она за спиной и соседей, и Дашину маму, и саму Дашу. Казалось, она презирала всех, кроме одного человека — своего сына, то есть Дашиного папы. Видно было, что и мама Даши недолюбливает её — но молча, в глубине души. Мама вообще здесь, в городе, оказалась ещё тише и забитей, чем в деревне, и в глазах Даши её авторитет был подорван окончательно.

В отличие от тётки Людмилы, баба Зоя на маму не кричала. Все свои претензии к ней она выражала косвенно, разговаривая будто бы сама с собой:

— Мусор, конечно же, не вынесен. Неудивительно, если скоро в этом доме заведутся крысы. Хотя, что я говорю — уже завелись…

Или достанет откуда-то папины носки, нарочито громко хмыкнет из коридора, неизвестно к кому обращаясь:

— Видно, Юра всю жизнь будет в грязных носках ходить.

Лишь когда баба Зоя куда-нибудь уходила, Галина чувствовала себя свободнее — и срывала раздражение на муже, как будто это он был виноват, что у него такая мать.

— Что она везде суёт свой нос?! — раздражённо визжала она, как только закрывалась дверь за свекровью, — Затрахала вконец! Ни дыхнуть, ни пёрнуть, что называется...

— Она моя мать, — коротко отрубал Дашин папа, и на этом разговор был исчерпан.