Deus ex machina

Аодан заржал. Холодное ржание вознеслось к холодному юго-восточному (сейчас горизонт простирался именно там) небу; Холодное Железо неизбежного грядущего (данного нам сверх ощущений) опять встретилось с Холодной Бронзой пристрастий (то есть воспоминаний о прежних – еще человеческих – плоти и крови) самого Лиэслиа… Но плоть человеческого сердца не успела бы ударить, а в руке эльфа (никогда не касавшейся уздечки, зачем?) уже сам собой сплелся лук, другая рука уже накладывала (почти как накладывают заклятье) стрелу – плоть сердца не успела бы ударить, зачем? Неоспоримое (эльфийское) превосходство не в плоти.

И вовремя (впрочем, иначе и быть не могло), ибо из тени берез под копыта коню бросились (вот как бросают просо) несколько темных тварей; вздыбленный скакун (представьте белое лето, Петроград, Медный Всадник) уже продавливал головой небосклон, и в воздухе остро запахло отсутствием запаха жизни – твари были темны, но без живой тьмы! Действительно просо, действительно горсть неживой простоты…

Когда все течет (или бросается горстью), но – мимо, можно просто плыть по течению и НИЧЕГО НЕ ПРЕДПРИНИМАТЬ, и трупы простых тварей просто-напросто проплывут мимо, достаточно подождать – когда бы все действительно текло мимо! Аодан, посреди этой бесконечной и мимолетной секунды наконец опустился на передние копыта; лук в руке Лиэслиа рыскнул, стрела оперлась взглядом своего острия о цель и – остановила ее стремительность…: Твари не растаяли в небытии, но – стали отодвинуты в сторону! Узнали свое место, замерли в отдаленном (и навсегда отделенном от эльфа) прыжке. Но на их место заступило другое «сейчас»: в роще гневно билось гордое и храброе сердце ведьмы.

Кусты раздвинулись. пешая Ночная Всадница выступила навстречу эльфу. Березовая роща как бы отступила от нее или отпустила ее, стали видны (ибо стали отделены) ее черты: внешне просто пешая путница в пестрых скоморошьих одеждах – или, если присмотреться, в блеклых одеяниях просителя подаяния! Или, если смотреть настоящим зрением, в бликах осенней темной воды в Лебяжьей Канавке – итак, кусты раздвинулись и, одушевляемые, расступились… Стали видны не только биение гордого сердца и притворные (исключительно внешние) растерянность и робость (как бы возможность себя по пути растерять) от этой негаданной или загаданной встречи, но стала видна (ибо все чувства суть одно) ее речь:

– Вижу, ты владеешь простыми чарами, раз уж отпугнул моих псов!

Лиэслиа молча смотрел на ее притворство.

– Пусть тебе, сам по себе ты мне не нужен, нужен мне только твой конь, Я оставлю тебе жизнь и даже, пожалуй (сказала – как пожаловала!), даже и души твоей не трону; пожалуй, даже и оружие (вдруг кто еще решит обидеть?) оставлю тебе; спешься и ступай своей дорогой, – сказала эльфу на вид очень милая и кроткого вида девушка… Лиэслиа молча смотрел на ее притворство!

Внешне она близко напоминала (как бы бесконечно приближаясь – и не касаясь!Ибо ее скоморошество - истаяло, и она перекинулась сама в себя) Орлеанскую Деву, какой ее изображают (или уже изобразили, или еще только будут изображать) на средневековых гравюрах: головка немного склонилась, глаза чуть долу, торжественное платье до пят и средневековый (как бы даже подмигивающий – ибо века!) головной убор. Почти скрывающий волосы, и в правой руке нежный (ибо на вид парадный) меч… Лиэслиа заглянул за ее притворство!

–… – сказала стрела в его луке, то есть эльф вынул ее и опустил обратно в колчан; то есть лук вместе со стрелой (как же им разлучиться?) опять оказались приторочены к седлу, и только тогда девушка улыбнулась:

– Ну что ж!

На деле она ничего не сказала, но – ответила! На деле вместо нее заговорило (и принялось все вокруг заговаривать) ее ожерелье (золотые кольца, продетые друг в друга – шерочка с машерочкой – то есть никакого соперничества, никаких спихиваний друг друга со снежной горки духовных иерархий!), лежащей на высокой груди – и только тяжесть золота указывала, что в гордом сердце (на котором лежит ожерелье) присутствует избыток плоти… Понимай, не жира и мякоти! Но ее горячая гордая кровь кажется какой-то упрощенной, птолемеево плоской.

– Ты тоже владеешь слишком простыми чарами, – мог бы ответить ей эльф, но – зачем?! То есть что за этим последует? Да и «слишком» не значит «почти», ибо – любую гордость следует чтить. Поэтому он подождал и дождался: пешая Всадница взмахнула ( или легко повела, за собой увлекая) мизинцем на левой руке… Конечно же, это был отвлекающий маневр.

На эльфе, как и на ведьме, не было никаких доспехов. Даже зеленый шервудский плащ Лиэслиа (ничуть не похожий на полотно, когда-то или когда-нибудь обнаруженное в Турине) был им успешно забыт где-то в Элде и – хорошо! Ибо сейчас оказался бы избыточен. Поэтому сейчас Лиэслиа ничем не отличался от эльфа, пребывающего в пути, скользящего меж событий и некасаемого… А вот его конь непонятен был разве что слепому! Поэтому этот «слепой» сказал «посмотрим» и взглянул, точнее, попробовал взглянуть: