Deus ex machina

– Ну что ж! – сказала ведьма (ибо все еще длилось и повторялось то самое мгновение) и улыбнулась, и взмахнула мизинцем на левой руке… Над Перворожденным и над его конем распустилась (почти как апрельский подснежник) и стала на них опускаться (почти как новогодний снег или тополиный пух) ловчая сеть, состоящая из колец белого невесомого золота – только слепой проглядел бы такую ее невесомость! И только своевольный вложил бы в нее свою волю. Разумеется, это был отвлекающий маневр.

Лиэслиа не сделал ни того, ни другого (хотя и то, и другое ему себя предлагали), хотя и знал, что иногда следует умножать сущности; на Лиэслиа, как и на Ночной Всаднице, не было доспехов, поэтому эльф взял из-за спины клинок и вознес его над собой – очень просто рассекая всю невесомость ловчей сети! Причем саму сеть оставляя нетронутой… Очевидное стало более чем очевидным.

Ведьма осталась на месте, хотя природа путника и была ей предъявлена во всей своей полноте: перед нею именно эльф! Более того, она не стала произносить очевидного. Более того, ее почти алые и почти припухшие губы не стали вопить о пощаде, дескать, благородный эльф из Элда, неужели ты победишь заведомо более слабого? Причем то, что она только сейчас соизволила признать его природу, только подчеркнуло ее гордость и выделило из этой гордости ее сердце – которому надобен только равный, не ниже и не выше.

Далее произошло то, чему Лиэслиа даже не улыбнулся – ведьма попробовала его уговорить!

– Но благородный_ – сказала она торопливо. – Что могло привести тебя в мою грубую реальность? – то есть ведьма торопилась узнать, каким количеством власти над Перворожденным она могла бы овладеть и не подождать ли подмоги от других пеших Всадниц… Впрочем, у эльфа всегда только один (он же и единственный) конь!

– Неужели ты думаешь, что я осмелилась бы заступить тебе дорогу, зная, кто ты? – вскрикнула она, будто не ведая, что сначала Перворожденному заступила дорогу березовая роща, и только потом – из рощи произросла сама ведьма! Она вскрикнула, перекидываясь и как-то вдруг становясь просто девушкой в раритетном платье с игрушечным мечом в руке; как-то вдруг она стала чем-то совершенно некасаемым, как юная монашка, у которой якобы даже не может быть месячных.

Тогда эльф заговорил с ней:

– Ты хороший боец.

Она быстро, но не теряя некасаемости, взглянула.

– Да, ты хороший боец, – повторил он, признавая ее нездешнюю (не как Элд, конечно, но – особенную) прелесть; повторил, словно бы узнавая в ней Небесную Деву – ту, которую боги посылают к смертным мудрецам! Дабы мудрствованиями своими не сбивали их с толку (вот как сбивают с ног), дабы не путались под ногами небожителей…

Он сделал движение кистью, сжимавшей меч из минойской бронзы:

– Мы будем биться на равных.

– Неужели ты снизойдешь? – стоявшая перед ним женщина соизволила язвить!

– Ты знаешь, что именно честь отдает меня в твои руки. Но ты хороший боец.

Трижды он повторил заклинания и заклял себя. Потом движением левой ладони от запястья он как бы отстранил от себя «сказанное» и тем самым «остранил» его (отделил от реальности ведьмы и даже – от реальности березовой рощи), и тем самым оставил себе из всего только «несказанное» (где ударение – на третьем слоге и почти никакого отношения не имеет к непостигаемой Троице); потом он опять сделал движение мечом – минойская бронза обернулась кареглазою смертью! Потом он стал вращать меч – тот перекинулся Мертвым морем, кружащим вокруг человека Моисея…

– Каково это, быть кем-то вроде мессии и каждый день выслушивать одни и те же человеческие разговоры об одних и тех же унылых ошибках… Каково ЭТО, эльф? – спросила ведьма, давая понять, что речь меча ей понятна.

– Благородный Эльф из Элда! – продолжала она наступать. – Как и все мы, ты мастер именно единоборства, но сейчас мы – в реальности, потому – не одни! Конечно, ты согласен стать на одну доску со мной, то есть стать уязвимым, но что если тебя не убьет бесконечное «если» этого мира, а ты все еще будешь пребывать на доске? Согласишься ли ты на аутодафе, ибо дерево наиболее для него пригодно…

Эльф молчал.

– Тогда и только тогда, – продолжала она наступать. – мы могли бы быть вместе (извечное женское предложение, но – с извечными условиями), если мы вообще (ты понимаешь, о чем я) что-то можем в этой пошлой реальности… Впрочем, ты-то не один, мастер якобы ЕДИНОБОРСТВ: между тобой и птолемеевой плоскостью моего бытия пролегают четыре (вовсе не три каких-то там кита) копыта твоего прекрасного скакуна! Я не могу силой взять их у тебя, но хочу теперь, чтобы ты сам – подарил… Я вовсе не собираюсь (поскольку я не некий Прутков) опускать тебя на плоскую землю, поскольку (в отличии от тебя) предпочитаю обходиться без посредников, а именно и сразу обходиться тремя китами, которые сами по себе непосредственны.