Дева, Дракон и другие диковинки

Нежное ржание, полное потаенной муки и вожделения, вдруг отвлекло его от криков госпожи Гортензии. Он обернулся и тут же стыдливо опустил глаза. Этим двоим не были нужны свидетели.

Пегая кобылка перебирала копытами, а мощный белый жеребец нахраписто наскакивал на нее и явно не осознавал, что в конюшню зашел чужак. И ему не след тут оставаться. Пусть процессы природы идут своим чередом…

Пентегские драконы, это же он!

На лбу проступила испарина. Он даже за дверцу схватился, чтобы не упасть. Вот так счастье привалило. За такое можно было бы и метлой получить, да не один раз.

Он начал суетливо рыться в складках плаща, не обращая больше внимания на призывное ржание, доносящееся из угла конюшни. Где же порошок, ведь оставалась еще щепотка. Чакча в свое время настоял, чтобы порошок всегда был при нем, на случай, если подвергнется возможность исправить несправедливость. Не верил он, что придет эта возможность, но кто бы мог подумать, что в этой конюшне поджидает его окончание всех тревог и неприятностей. Теперь он все исправит, Чакча перестанет сердиться, начнет разговаривать, и, самое главное, будет снова варить для него зелья. И все наладится.

Есть.

Он нащупал тощий кисет, вытащил его неловкими пальцами, сыпанул содержимое на ладонь и, от радости путая слова заклинания, поспешил к жеребцу.

– Чакча, я его нашел! Я все исправил! – Вне себя от радости он влетел в хижину и кинулся к горшку Чакчи. – Я его обратно в человека обернул, я все сделал!

Он плюхнулся на пол у горшка.

– Теперь ты должен меня простить, Чакча…

– Зачем так орать? – ворчливо отозвались из горшка. – Я тебя прекрасно слышу.

– Ты со мной разговариваешь? Ты мне веришь? – Он схватил Чакчу за листок и легонько дернул. – Ах ты, шантажист зеленый.

– Не хватай меня, пожалуйста, – предупредил Чакча. – Я не совсем пришел в себя.

Только сейчас он обратил внимание, что Чакча изменился. Точнее, стал таким же, как прежде: разлапистые ветки с темно-зелеными бархатными листиками, плотная коричневая кора и ни одного намека на цветы.

– Где цветочек? – удивился он.

Чакча махнул веткой. Он посмотрел под ноги и увидел, что пол усыпан желтыми лепестками.

– Отцвел, – констатировал Чакча не без грусти.

– Мне так жаль.

– Мне тоже. Но, знаешь, я пришел к выводу, что я не создан быть ни отцом, ни матерью, – признался Чакча.

Вечер мирно опустился на лачугу. Голова его кружилась от радости и голода, но он говорил, не умолкая ни на секунду, пересказывал Чакче все, что произошло за время их размолвки. И про бабку чокнутую с покойным мужем, и про мальчишек наглых на рынке, и про госпожу Гортензию, которой так и не удалось осуществить желание сердца своего. Чакча слушал, шевелил листочками и иногда отпускал замечания, которые свидетельствовали, что он не только цветочком занимался, но и следил за тем, что творилось вокруг.

Он был почти счастлив.

Громовой стук сотряс стены лачуги. Чакча подпрыгнул вместе с горшком, а он схватился за лопату. Толку от лопаты было немного, да и с точки зрения репутации не годилось прославленному колдуну отбиваться от клиентов столь низменным способом. Но куда деваться, если последний порошок он израсходовал на того осла, то есть коня, и, значит, остались они с Чакчей без средств защиты.

Стук повторился. Чакча повелительно махнул веткой.

– Открывай!

– Кто там? – спросил он.

– Открывайте! – загрохотало за дверью. – Я знаю, что вы тут, господин Нитачох!

Он ободрился и отложился лопату. Когда его приходили бить, то господином не называли.

– Заходите, – сказал он с элегантным достоинством. – Открыто.

Дверь распахнулась, осыпав вошедшего древесной трухой. Он приосанился. Первое впечатление – самое важное. Но как только понял, кто перед ним, то заревел не своим голосом, позабыв и об осанке, и о впечатлении:

– Драконий хвост, тебе что еще надо?

Посетитель выглядел странно. Это был молодой мужчина, белокурый и очень красивый – госпожа Гортензия оценила бы – но запущенный до невозможности. Спутанные волосы струились до пояса, лицо было худое, грязное, местами поцарапанное. Замызганная попона, в которую он старательно кутался, составляла все его одеяние; под ней, по всей видимости, ничего не было. Тощие лодыжки и ступни, выставлявшиеся из-под попоны, были в жирной дорожной жиже.

– Что вы со мной сделали, господин Нитачох… – простонал незнакомец, и прозвучало в этом стоне нечто лошадиное.

– Позвольте, – заморгал он, не позволяя разгореться в сердце благородному гневу на неблагодарную скотину. – Вы первый начали. К тому же я все исправил. Вы можете вновь вернуться к своей жизни и забыть, что мы когда-то встречались.

– Что вы исправили то, господин Нитачох, – завыл белокурый. – Вы все разрушили! Я был счастлив! Я любил! Я надеялся на взаимность! Нет, я точно рассчитывал! И тут вы… в самый неподходящий момент…

Голос белокурого прервался рыданием.

– Это любовь. Настоящая! Я думал, это ерунда, только для песен и глупых девиц, а она есть, любовь, ради которой и стоит жить… Эх, да что вы понимаете!?!