Девяносто девять (СИ)

— Много лет назад отец привез меня в форт Индепенденс, чтобы индейцы научили меня искусству выживания. Я провела там полгода, а когда они истекли, он приехал за мной, чтобы отвезти домой.

Она остановилась на секунду, чтобы бросить еще один взгляд на Лексу, и продолжила:

— Когда мы ехали обратно, он спел мне песенку. Дурацкую, глупую песенку, одну из тех, что своей глупостью врезаются в память на долгие годы. Я запомнила эту песенку, Бекка. Я до сих пор ее помню.

Вместо голоса с неба послышался какой-то шум, но Элайзе было все равно. Она улыбалась, держала Лексу за руку, и напевала:

— Поверни рычаг, сделай первый шаг, а потом забудь все, что было до. Разверни на час, а потом на два, поверни рычаг, сделай новый шаг.

Ее голос с каждым словом звучал все громче и громче, и с каждым звуком небо хмурилось, становилось серым, тяжелым, нависало над головой. А Кларк продолжала петь, улыбаясь все шире и шире:

— Если все забыть, если все простить, повернуть на три, повернуть на час, а потом уйти, а потом впустить, сделать первый шаг, сделать первый раз.

— Ты ничего не добьешься этим, девчонка! — громыхнул с неба голос, и теперь в нем были, о да, были эмоции! — Я найду тебя, я найду тебя и уничтожу! Тебя и всех, кто посмел помогать тебе!

Кларк засмеялась. Она обеими руками обняла Лексу и Мерфи за шеи и притянула их к себе. Их лица почти коснулись друг друга, и дыхание на секунду стало одно на троих.

— Мы закончили, — сказала она шепотом. — Мы сделали это, понимаете? И я хочу, чтобы вы знали: для меня будет честью умереть вместе с вами. Уйти в другой мир с любимой и другом — разве может девушка еще о чем-то мечтать?

Еще несколько секунд она смотрела в глаза Лексе, зная, что больше ничего не нужно говорить, зная, что все важное уже давно сказано, а все, что осталось, они скажут друг другу в новой — следующей — жизни.

А потом эти секунды прошли, и мир схлопнулся, оставляя за собой только гарь и пепел раздавшегося взрыва.

***

— Они близко, — выдохнул разведчик, едва вбежав через ворота резервации. — Идут с юга, я насчитал пять сотен голов.

— Прекрасно, — кивнула Аня и отдала приказ стоящей рядом Индре: — Бери своих людей и занимай позиции. Напомни Линкольну, чтобы они не высовывались до сигнала. Мои охотники уже на месте.

Индра коротко кивнула и ушла, хмурая и сосредоточенная, придерживающая ладонью рукоять меча на бедре. Аня склонилась над картой.

— Теперь ты, — сказала она, жестом призывая Беллами подойти ближе. — Твой отряд должен быть вот здесь максимум через час. Когда станет совсем жарко, уходите. Нам не нужны лишние жертвы.

— Понял. Как быть с Октавией?

Аня нахмурилась. Дерзкая девчонка рвалась в бой, и по просьбе Линкольна ее пришлось запереть в одной из палат больницы. В процессе запирания она исцарапала лица двоих воинов, а одного и вовсе вывела из строя.

— Если хочешь, бери ее с собой, — решила она. — Все равно убежит рано или поздно, а так хоть под присмотром будет.

События разворачивались стремительно, и вскоре в шатре никого не осталось, кроме Ани и почтительно стоящего в стороне Эйдена. Кто-то из женщин дал ему индейскую одежду, и теперь он почти ничем не отличался от самой Ани, разве что нож остался старым, военного образца.

— Энепэй, — сказала Аня, глядя на него. — Ты готов исполнить свой долг?

— Да, Анимигабовиквэ. Во славу и в память командующей Хэнтэйви я сделаю то, что должен.

Она кивнула и вышла из шатра, зная, что он последует за ней. В резервации сегодня было шумно: люди беспокоились, тревожились, сновали туда-сюда в ожидании новостей. И когда на горизонте стали видны первые взрывы, Аня велела собрать всех перед больницей и вместе с Эйденом поднялась в палату второго этажа.

Окна были распахнуты настежь, и она могла видеть всех людей Индепенденс, собравшихся внизу. Эйден стоял рядом — суровый и гордый.

— Приветствуйте вождя племени и командующего Нового мира, — громко и твердо произнесла Аня. — Сегодня важный день для резервации, и этот день покажет, достойны ли мы носить гордое название «Независимость».

***

Грузовик мчался по дороге с огромной скоростью, подпрыгивая на камнях и черепах бывших мертвецов. Октавия ругалась: начиная с того момента, как Беллами освободил ее из заточения, ее рот не закрывался ни на минуту.

— Ладно Линкольн, старая бабка, его я еще могу понять! Но чертова вождь, Анигамо-как-ее-там, какого хрена она решила меня запереть? Я воин! Я могу сражаться!

Беллами молчал, вдавливая в пол педаль газа и тревожно вглядываясь вперед. Многое зависело от того, успеют ли они вовремя, и он не хотел отвлекаться. Но Октавия продолжала ругаться, и отвлечься пришлось.

— Если ты думаешь, что это что-то меняет между нами, то ты ошибаешься, — заявила она сквозь зубы. — Мое отношение к тебе осталось прежним.

Он покосился на нее и снова перевел взгляд на дорогу.

— Ты можешь злиться на меня, ругать меня, ненавидеть, — тихо сказал он, — но ты всегда была, есть и будешь моей сестрой. Я совершил много ошибок, и, похоже, заслужил твою ненависть. Но мне важно, чтобы ты знала: я люблю тебя, О. И буду любить несмотря ни на что.