Девять

Свет не победит мрак, это было бы противоестественно; но свет способен извечно противостоять мраку.

Противостояние и есть победа, глупое противостояние – поражение.

Куда я шел – куда глаза глядят?

Нет, меня вел инстинкт будущего.

Я шел через лес и угадывал: вот здесь размещалась резиденция Вени, здесь жил я, вон там было кладбище, тут – церковь, напротив – наукоград.

Проблема была только в одном: ДН «Плутон» исчез. Светло-коричневое земляное поле, ровная поверхность – и больше ничего. То, что именно здесь разлагался этот нарыв цивилизации, не вызывало никакого сомнения, как, впрочем, и то обстоятельство, что я не обнаружил ничегошеньки.

Даже Луна, казалось, не светит, а делает вид, что ничего не знает. С ума сойти.

Нет никаких особенных следов гигантского демонтажа, великой стройки или вселенского развала.

Тишь и пустынная благодать кругом.

Стало не по себе.

Но ведь я все это видел собственными глазами, все это было реальней реального! Откуда во мне это знание? Описанное в романе?

Или роман – это не доказательство?

Мне показалось, что самое время поставить Точку.

Жирную.

Весомую.

Точку конца, которая, если на неё вдумчиво посмотреть, начинала светиться, превращаясь в маленькую луну, в точку отсчёта – точку начала.

И тут же ручкой, взглядом и всем существом своим я споткнулся о точку, как о кочку на пути, разгоняющимся в неизвестность.

Значит, ещё рано было заканчивать. Роман никак не мог исчерпать жизнь.

Где-то там, на бездонном горизонте, тучкой, обычно предвещавшей бурю, соблазнительно маячило будущее.

– Видишь тучку? – спросил я у Алисы.

– Нет. Небо чистое.

– А я вижу.

Алиса мягко вытащила роман у меня из рук.

Положила ладонь на лоб.

Ладонь была теплая.

Указательный палец ее украшал перстень, в камне которого переливалась тяжелая синяя искрящаяся капля.

Тот самый перстень, который был подарен мне Марией.

– Хватит писать роман. Время писать роман, и время жить…

– Да я и не роман вовсе пишу.

– А что?

– Да так… Читай, если хочешь.

– А я пойму? Я часто не понимаю того, что ты пишешь.

– Я отвечу так. Сначала я наивно желал быть понятым. Всеми и до конца.

Затем настало время, когда быть услышанным сделалось важнее, нежели быть понятым.

Сейчас я приближаюсь к тому уровню, когда высказаться для меня важнее, нежели быть услышанным. Так понятно?

– Как тебе сказать…

– Попробуй, почитай, это не Бог весть какая премудрость. Я старался быть понятным.

Один общий роман, или Что нам Гекуба после Гекатомб?

Отечественный философ В. Гербицит как-то заметил: «После гекатомб 1937 года, все советские писатели, в сущности, писали один общий роман: в плане этическо-философском их произведения неразличимо походили друг на друга. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита» – удивительное исключение… Да и он, в сущности, в основе своей удивительно советский».

В сущности, подобное происходит с ощутимой периодичностью: писатели всех времен и народов не сговариваясь на очередной волне новейших умонастроений (коллективного бессознательного, будем откровенны) начинают писать, как впоследствии выясняется, один общий роман, или пьесу, или стихотворение. По прошествии времени волне, образовавшей течение (направление), присваивают имя, словно эстетическому урагану или торнадо. Например, строгий Классицизм. Или разбушевавшийся Романтизм. Или суровый реализм. Или прикольный Постмодернизм. Все течет, все меняется, бушует и вновь стихает; не меняется только вот этот удивительный алгоритм: коллективное умонастроение дает старт новому общему роману.