Девять

– А я умею. Я умею все. И петь, и танцевать, и убивать, и любить, и думать, и править. И тебе ли со мной тягаться? Ницше? Что Ницше?

– Ты бы не трогал этого беднягу Ницше. Ему и так досталось: мало того, что его мучили хронические головные боли, к тому же, вдобавок, его философию, и так излишне попсовую, просто залапали массы. Сам, конечно, виноват: надо было изъясняться более внятно. А то Заратустра, Заратустра… Теперь вот каждый Беня думает, что Ницше ему по зубам.

– Ницше для меня уже пройденный этап. И художественные тексты я пишу не хуже тебя. И на все лады. Хочешь – «Туз», хочешь – «Bestсовестный». И баб у меня было больше. Поуниверсальнее буду именно я, как ни крути. Никого впереди – вот мой девиз.

– Никого – в смысле пустота впереди?

– Нет, в смысле я возглавляю все живое, которое хоть на шаг, но позади меня топчется.

– Весь вопрос в том, куда ты ведешь все живое.

– Не я веду. Природа во мне ведет. Сила. А вот куда – это мы постепенно и выясняем. Недооценил меня, признайся?

– Недооценил. В том смысле, в каком можно недооценить минотавра.

– А что? Минотавр – это мощь. Мало равных. За правду хвалю. Где правда – там и сила.

– Минотавр в лабиринте – это несколько комично, не находишь?

– Минотавр не может быть жертвой по определению – вот что главное. Его нельзя изобразить без уважения.

– Ну, что ж, в той философии, которая от интеллекта, ты определенно добился высот.

– Ты хочешь сказать, что есть другая философия? Не от интеллекта? От разума, надо полагать? Это еще большой-большой вопрос.

– А если все же есть?

– Вспомни мой девиз – и отойди в сторону. Это добрый совет. Как сказал бы Заратустра, ищи свою магистраль на обочине.

– Магистраль на обочине – это путь маргинала. Это мудрый совет.

– Хорошо, пусть мудрый. Бери. Мне не жалко.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Попытка Конца

Мне хотелось победить Веню, раздербанив всю его Империю, пустить прахом все его чаяния, циничные надежды, злые умыслы.

Не покидало ощущение, что все это колоссальное «чудо света» в чем-то подобно пушинке: его легко смахнуть, сдунуть, закрыв глаза от удовольствия; однако я бы нисколько не удивился, если бы, открыв глаза, вновь увидел за окном крепостные сооружения, которые и не собирались сдаваться. Закрыть глаза и опять дунуть? Вечный бой?

Человек – это вечный бой.

Империя может исчезнуть, как мираж, но и культура – тоже мираж, то, чего нет в жизни, но что в силу какой-то логики вещей способно противостоять фортам натуры.

Все мотивации homo cidus, прямой потомок НЕ, черпает из горячих точек цивилизации, каждая из которых стала иконой интеллекта: деньги, политика, религия, национализм, секс.

Все девять мотивов личности – разум, истина, культура, философия, свобода, любовь, красота, добро, счастье – просто закупорены, будто джин, в просмоленный кувшин, который валялся бог весть сколько в прохудившемся запаснике ветхого музея, пока его не утащил оттуда местный дурачок Иоанн. Затем он продал кувшин за полушку подгулявшему барону В., который просто не мог пройти мимо выгодного дельца; барон определил место кувшину в подвале, подальше от любопытных взоров. До поры до времени. И вот история ждет, пока какая-нибудь Мария в облике Золушки (а в душе Гретхен), задумав поплакать по поводу неудачно складывающейся личной жизни, заберется в подвал, расхерачит подвернувшуюся под руку керамику (аленькие щечки, в глазах – слезки: прелесть! это вам любой подтвердит), рассыпавшуюся в прах, узрит явление утомленной, нечеловечески прекрасной мумии джина и объявит всему миру, что на нее, бедную служанку, снизошел, а прямо говоря, покусился, святодух, от которого она и понесла. А ловкий в любовных делах солдат, на которого все думают, здесь не при чем. И молодой повеса студент Фауст, который подарил ей перстень, тоже не при чем. И потный сын богатого мясника, толстый, источающий сырой дух парной плоти, не при чем. И хилый сынок барона не при чем. И бодрый еще барон тоже не при чем.

И люди поймут, что Мария – святая, и что сын ее весь в Фауста , родившийся от Джинна, есть богочеловек.

Вот всего-то: люди делятся на думающих интеллектом и мыслящих разумом. И все. Интеллект приспосабливает к горячим точкам, разум критически относится к ним, ориентируясь на вечное в человеке; разум спасает человека от интеллекта, величайшего достижения эволюции, оплота фантастически развитой цивилизации и одновременно угрозы всему живому.

Вот как объяснить это аленьким ?

И в то же время бросить их, как младенцев на съедение злому року , совершенно невозможно: это предательство.

Я смертельно устал. Мне так хотелось стать просто аленьким и в то же время хотелось наказать их, неразумных, замороченных гордыней интеллекта. Мне хотелось и жить, и умереть. И плакать, и смеяться.

И понимать.

С этим сложным ощущением я шел по сырому песку, оставляя после себя временные следы. На душе было по-своему прекрасно: пусто, печально, и только сладкими бубенцами постанывали регистры будущего, которое жило во мне в тени сумеречного прошлого.