Девять

Упырь мог прятаться где угодно, но наиболее вероятным местом для убежища оставалась «нахаловка». Кажущаяся бесконечной, череда трущоб, вытянувшихся вдоль Ломжинки. Здесь обитали бомжи, спившиеся, выпавшие из жизни люди, старики обманом переселенные сюда из своих квартир, наркоманы, беспризорники, душевнобольные, которым отказывали в пребывании в лечебных учреждениях.

Да, здесь можно было спрятать любую, даже самую страшную личину, и найти убежище в подполе разрушенного дома, без опасений, что тебя кто-то возьмется искать. С развалин давно стащили все, что можно было стащить и пропить, а власти предпочитали не замечать «нахаловку» до следующей предвыборной компании, пожара, весеннего паводка, когда грязь, накопленная в канавах кривых улочек, разливающаяся Ломжинка стаскивала в Ловать — реку побольше, на которой размещались водозаборы ООО «Водоканал». Это была другая планета и, хотя расстояние от центра было значительно меньше, чем до луны, очень многие жители города никогда не бывали здесь.

На остатки денег от проданной машины он купил в оружейном магазине прибор ночного видения. Несколько раз, ночью, совершал вылазки в «нахаловку», на руины домов, обшаривая остатки строений, полузасыпанные погреба, крадучись пробираясь по щиколотку в грязи, которая, казалось, не высыхала здесь никогда, изредка касаясь рукояти огромного кованого ножа, что висел в ременной петле под пальто. Перевязь с осиновыми кольями наискось пересекала грудь, поясные сумки заполнены тонкостенными стеклянными шариками, которые он заполнял святой водой и чесночной выжимкой с помощью шприца. Мощная рогатка, торчала за поясом. Смешное орудие, но оно работало как надо — он проверял… на работе.

На «Ниве» он колесил по центру, объезжая улицы, дворы, оценивая места возможных нападений, разыскивая не опечатанные подвалы, не заколоченные чердаки, сталкиваясь все с теми же бомжами и беспризорниками. Он бродил по изнанке городской жизни около года, становясь незримой и бесплотной тенью, почти несуществующей, как сама цель его поисков.

И он терпел поражения, одно за другим. Через год после первых случаев — еще два.

Карандашные линии на карте соединились в пятиконечную звезду. Он сузил район поисков, исключив «нахаловку» и районы «вершин», ограничиваясь пятиугольником, образованным новым рисунком, но и это ничего не дало. Через полгода, зимой, сразу три нападения. Эксперт в тихую запил в своей комнатенке, потому что на его памяти скопилось слишком много фраз, которыми он отмечал значительную кровопотерю. В отчетах он, разумеется, ничего не объяснял, — эксперты ничего не объясняют, лишь констатируют факты, — но о чем-то же он думал? И, конечно, знал, что делает странный санитар с сердцами обескровленных при жизни покойников, возможно, он даже знал, что тот вкладывает им в гортань… Земский сдавал пустые бутылки эксперта регулярно и много, пока не присоединился окончательно к братьям по духу, тихо дожидаясь в углу покойницкой соснового ящика и номерной могилки.

Новый год, новый напарник… Трансмиссия «Нивы» рассыпалась как-то сразу, а чинить было не на что. Метель заметала город снежной крупой. В «нахаловке» случилось три пожара. В последний раз поселок, не значившийся на карте города, — выгорел дотла. Он надеялся, что «это» сгорело вместе с остальным, но Стена плача продолжала зарастать информационным мхом, не более полезным, чем три года назад. Осиновые колья высыхали и трескались в щепу, стеклянные шарики растерялись по большей части, а оставшиеся вместе с сумками пылились в ящиках стола. На рогатке порвалась резинка…

Еще два года и еще шесть человек. Мужчины, женщины — четырнадцать красных флажков. Четырнадцать капель крови, разбитых кляксами по нарисованным улицам. Прилежно отмеченные смерти и четырнадцать — он надеялся, — освобожденных душ, которые спасти сможет только Господь Бог.

Он тоже выпивал, часто. Старая лампа освещала стол с потрескавшейся полировкой, пыльный шприц, россыпь шариков, щепки, пару свежих колышков, съежившиеся кусочки коры, чесночную шелуху, листки бумаги с его каракулями, потрепанный томик, распухший от закладок со стершимся с корешка названием. Остатки его забавного арсенала…

«Что мне делать?» — спрашивал он у женщины на портрете. — «Что же мне делать?»

Но она только улыбалась, глядя в сторону от камеры и фотографа.

Водка обжигала горло. Мысли, как растревоженные осы у гнезда, тяжело кружились вокруг одного и того же: неравные промежутки времени, разное время года… между жертвами ничего общего… самые неожиданные места… отсутствие свидетелей… большая кровопотеря… отсутствие соответствующих следов крови на месте…

Он просыпался под сигнал уазика-буханки под окном, гадая, что принесет новое дежурство.