Девять хат окнами на Глазомойку

Архип сделал на «Беларуси» большой круг. Машина слушалась его, и настроение поднялось, стало просто и весело. Чего боялся? Словом, в траншею он закатился без страха и принялся укатывать податливую траву с каким-то давно не испытанным азартом. И хотя спина скоро заныла от напряжения, он не останавливался, не выскакивал из кабины, тем более что самосвалы стали возвращаться от Мити и сбрасывать груз один за другим, шоферы сами знали — куда и как. Часам к одиннадцати травяная масса горой поднялась над траншеей, Архип спускался на малом газу вниз, развернувшись, подымался на бугор, сновал челноком, уминая остро пахучую зелень, от которой несло свежим и сочным лугом. Бугор вырос на метр с лишком.

И тут самосвалы перестали подбрасывать груз. Тогда Архип позволил себе выйти из кабины и размялся, держась за спину. Ну вот, сушилка заработала, загудела. Можно монтировать бульдозер. Черт его знает, как это сделать? Не бачок в туалете исправить…

Он собрался глушить мотор и топать за механиком, а тут Вася нашелся.

— Поедем за ножом, — мальчик махнул рукой. — Инженер велел, он обещал подойти.

И полез в кабину прежде Архипа. Но не к рулю, а сел сбоку.

— Там доктор не приехал?

— Обещался к вечеру.

— А дед как?

— Силантий ходил смотреть. Сказывал — дышит!

Они подкатили к бульдозерной лопате, осмотрели и, не дожидаясь инженера, наладились «попасть в оглобли», как сказал Вася про левый и правый брусья. Удалось не сразу, точность рулежки пока плохо давалась Архипу.

Гидравлику монтировал уже сам Лапин, кое-что рассказывал при этом, что и к чему, тогда как Архип смотрел и помогал изо всех сил. Когда кончили, Лапин сам уселся в кабину, показал Архипу — садись рядом, и добрый час ворочал землю, чтобы новичок присмотрелся. И даже когда освободил место, не уходил, смотрел, подсказывал, хмурился. Кажется, он все же остался доволен, вроде смышленый мужик, хоть с виду и горемычный.

— Ты, говорят, зашибаешь? — спросил строго, по-начальнически.

Архип слегка покраснел и неопределенно пожал плечами.

— Смотри, Тяжелов, при машине — ни грамма! Сразу спишу. И никто не поможет. Заруби себе в памяти.

И только тут Архип почувствовал, как запоздало напугался: будь в огнетушителе хоть сто граммов — учуял бы, и тогда прощайся с добрым именем в первый же день. Магазинных ехидин он вспоминал тепло. Выручили…

Работать он начал осторожно и все думал об инженеровых словах. Смотри какие тут строгости: так уж и ни грамма! А может, стращал просто?

Вскоре он увидел, как от сушилки пошли на обед, и тоже остановил машину. Шагал к дороге, не чуя ватных ног. Утомился, качало из стороны в сторону, словно моряка на берегу после долгого плавания.

— Ты чего невеселый? — участливо спросила Зина и взяла при всем народе под руку. — Не по душе ай как?

— Настоящее дело, понимать ли, — неожиданно для себя и как-то очень громко сказал Архип, но тут же запнулся, не без стыда вспомнив, как в городе приходил вечером и жаловался, чтоб не ругала супруга за подозрительный запах, потому как выпивал он от устатку, мотаясь по квартирам. И уже другим тоном добавил: — Мужчинская работа, Зинуха, она завсегда нелегкая.

— Ты ж у меня работничек, — пропела она и так ласково, так нежно обняла, что Борис Силантьевич и Лапин переглянулись. Вот это жена! И вздохнули.

У хаты больного деда впритык к ступенькам стоял председательский газик, на лавочке сидели и курили два кудринских старика, оба в потертых армейских фуражках. Окна настежь, в дверях показалась и опять скрылась озабоченная Настя.

За дедовой хатой у сарая без конца взлаивала и рвалась пестрой расцветки дворняга. И вдруг завыла, сперва коротко, вперемешку с лаем, потом долго и так страшно, что Марья Тимохина остановилась и перекрестилась. Дошли до крыльца и сгрудились. Беда в доме. Старики затушили цигарки, сняли фуражки и вошли в хату. За ними потянулись и другие.

Дед лежал на широкой кровати, строго вытянувшись, с тем застывшим выражением неземного бесстрастия, которое называют маской смерти. Фельдшер нервно собирал свой чемоданчик, гремел пузырьками. Настя подошла к покойнику, положила ладошку на глаза, прикрывая веки. Слезы катились по ее щекам. Вот и еще один…

— Даже самое сильное средство не помогло, — недовольно сказал фельдшер. — Совсем слабое сердце. Просто остановилось.

Он поднял повыше шприц с иголкой, словно хотел убедить: сделано все, что в его силах.

Савина еще не было, он находился в поле, где Митя косил траву. Все посматривали на инженера, но он совершенно не знал, что надо в таких случаях делать. И тогда выступил дед Силантий.