Девять хат окнами на Глазомойку

— Царство ему небесное и вечный покой, — сказал он торжественно. — Был мой сусед и добрым крестьянином, и хорошим солдатом. Был, да вот… Вечером похороним, земляки, ежели гроб доставят. Ну, а раз так, вот вы, однополчане, — он глянул на приезжих, что стояли с солдатскими фуражками на руке, — берите, значит, лопаты да на погост. С обеда народ пойдет, сменят и пособят. А ты, сынок, — сказал он шоферу, — катай с доктором в Кудрино и расстарайся, привези домовину, чтоб нам не потемну хоронить, а сразу посля работы. Работа, она и есть работа, покойник не обидится. Ну, и попрощаемся, а ты уж, Настёна, да ты, Марья, приготовьте его в последний путь.

Все подошли ближе, постояли, поклонились и потянулись к выходу.

Собаку отвязали, она вертелась теперь у крыльца, все норовила в дом, а когда ее отогнали, забежала с дворовой стороны, села на задние лапы и завыла, устало и безнадежно. Без хозяина… Выла и глядела на тусклые окна, на людей. Неужели и они не могут помочь?..

Обеденное время сократили, выгадали минуты для подмоги двум старым, что умаялись на погосте, и гуськом пошли к сушилке, которая уже попыхивала сытым хлебным духом.

Кончина самого старого жителя Лужков не нарушила рабочего дня, только все как-то призадумались, замкнулись. Был — и нет. Жил — и вроде не жил… Даже Вася Тимохин, заменивший около сушилки мать, хмурился и выпячивал губы, силясь понять мальчишеским умом, как странно и ненадежно устроена жизнь.

Архип тем временем запустил свою машину, волоком притянул от навеса скатку старой пленки, отслужившую срок, и теперь силился раскатать ее вдоль траншеи, чтобы удобнее натягивать. В одиночку никак не удавалось, и он тихо, но самыми сочными словами обзывал самого себя. Наконец заглушил трактор и пошел к людям. Хоть на полчаса кого-нибудь.

Но там лишних тоже не было, возьми одного — и нарушится порядок. Архип посуетился, сделал вид, что ищет какую-то деталь, и ретировался, чтобы не мозолить людям глаза. И тут он увидел на дороге двух стариков в фуражках; они тихонько шли с погоста в Лужки.

— До вас я, отцы, — сказал он. — Пособите маленько.

Строгие лица обернулись и укоризненно глянули на потного тракториста.

— У нас такое дело…

— Знаю, понимаю, — он прижал руки к груди. — На несколько минут. Не с руки одному, не осилю.

И деды пошли. Втроем у них вышло запросто, пленку раскатали, прихватили тросом посередине, потом по краям, Архип заехал на другую сторону бурта, потянул в одном месте, в другом. Маленько не рассчитал и надорвал пленку, но дело было сделано, после чего все трое сели и закурили. Затягивались молча и сосредоточенно.

— Воевали вместях? — спросил Архип.

— Всю войну в одном батальоне. Там пощадила, тут догнала.

И, ткнув окурки в землю, поднялись. Архип пожал им руки и, подумав, отогнал трактор на место у заправки. Все на сегодня!

Часам к восьми все сошлись около сушилки. Дьяконов приехал, из сельсовета секретарша. Домовину привезли, венок из еловых веток с десятком цветов ручной поделки. С поля вернулся Савин, он раньше других вошел в этот опустевший теперь дом. Покойника уже снарядили. Постоял, поклонился и, вспомнив мать, едва удержался от слез. Черед неминуемый.

Встретившись у сушилки с Дьяконовым, они потолковали о преставившемся соседе. Сергей Иванович вздохнул.

— Мертвые умолкают, живые работают…

— Одно угнетает: умирает в деревнях больше, чем рождается. Тревожная статистика.

— Наверное, и над этим думают кому положено.

Машина под навесом гудела. Лапинская приставка сработала. Собственно, это была заводская штучка, но отлаживал ее инженер, он немало потрудился, пока гранулы стали получаться. Теперь стало привычным: чуть не все заводские машины приходится отлаживать, когда они попадают в руки сельских знатоков.

— Хоть сам ешь, какие сдобные, — Дьяконов подбрасывал на ладони теплые и аппетитные черно-зеленые комочки. Добрый корм!

Первые полдюжины мешков наполнили немного подгоревшими оковалками. Потом пошли нормальные, они поблескивали маслянистыми боками, пахли хлебом и сухой травой. На поверхности гранул здесь и там желтели засушенные зерна ржи.

Дьяконов все любовался новым для колхоза кормом. Неплохо придумано. Увидев лениво бредущее стадо бычков, он пошел навстречу и протянул передним бычкам машинное изделие. Запах у гранул оказался таким привлекательным, что бычки, сытые свежей травой, все же потянулись, к председательской ладошке и мягко сняли влажными губами лакомство. Жевали, только пена пузырилась.

— Вот тебе и оценка, — сказал совсем довольный Дьяконов. — Концентрат! Полноценный корм. Тут и злаки, и бобовые, и зерно, пусть и недоспевшее. Лучше некуда. Надо послать директору комбикормового завода в Чурово, пускай понюхает доморощенное производство. Мы платим ему за центнер комбикорма сколько? Четырнадцать рублей за центнер, вот сколько. А свой ячмень продаем по восемь. Та еще организация! Теперь кланяться не будем. Наш корм подешевле получится, как думаешь?

— Рубля четыре за центнер, не больше, — подтвердил Савин. — При такой-то организации труда… Ты погляди, как работа идет! Любо-дорого смотреть!