Девять хат окнами на Глазомойку

Над дальним лесом к этому часу прорезалась узкая полоса чистого неба. И как только солнце коснулось лесной вершины, через эту щель на промокшую землю лучом надежды брызнул по-летнему яркий свет. От деревьев, кустов, от людей и домов на земле легли четкие длинные тени. Окна лужковских домов загорелись ответным пламенем, солнце целилось прямо в них. Было ли это предвестием вёдра или только послаблением затянувшегося циклона — кто мог знать? Но вид открывшегося наконец светлого неба, щебетание синиц, дальние дали в черно-красном освещении и незнобкий предвечерний ветер — все предвещало тепло, а значит, и удачу.

С газика сняли брезент, откинули задний борт и задвинули гроб. Зина с Марьей собрались нести венок. Силантий велел обождать, протопал к себе домой и вернулся с берданой и двустволкой тульского завода, которую загодя попросил у Савина. Митя, успевший помыться, тоже прихватил из дому ружьишко. И оттого, что он, старый солдат, и Силантий шагали теперь с оружием, к печали как бы прибавился оттенок торжественности. Сбились кучно и потянулись за машиной.

Позади людей понуро поплелась ошалевшая от беды пестрая дворняга. Она уже потеряла голос. Ни запахи, ни звуки не отвлекали ее. Шла, опустив морду и волоча хвост.

Вот и черный прямоугольник могилы. Сняли гроб. Подвели веревки. Архип и Митя взялись за два конца, Дьяконов и Савин — за другие два. Женщины крестились, шептали молитву. Зинаида строго и неотрывно смотрела на светлую полоску неба над дальним зубчатым лесом. О чем она думала?.. Дед Силантий командовал. Гроб закрыли коричневой крышкой, забили гвозди и стали опускать. Он стукался углами о земляные края. Вытянули веревку. Застучали комья земли. Мир праху твоему!

Архип и Митя стали закидывать могилу.

— В память старого солдата, — громко скомандовал Силантий и вскинул ружье.

Три гулких выстрела разбили вечернюю тишину. Зина повернула заплаканное лицо к могиле.

— В память нашего брата крестьянина! — опять выкрикнул Силантий, вдруг обретший и крепость, и голос.

И еще три выстрела. И еще раз.

Зарывали могилу, менялись, почти не разговаривали. А закончив, окружили холмик. Постояли минут пять, кто-то сказал, что дерном надо обложить, когда осядет. И пошли к домам, оставляя среди березок вечный покой и запах свежевзрытой земли.

Через несколько дней те же однополчане привезут из Кудрина некрашеный крест, вроют его и в две кисти покроют голубой краской.

Напуганная выстрелами пестрая дворняга еще добрый час боялась выходить из кустов, где укрылась, прижавшись животом к земле. Наконец поднялась, отряхнулась и, все оглядываясь на освещенные окна лужковских домов пониже погоста, приблизилась к холмику с глубинным духом земли, обошла кругом, узнавая запахи всех людей, кроме одного, уже исчезнувшего запаха, и легла рядом с могилой. Ночной холодок уже наполовину открывшегося неба заставил дворнягу свернуться в клубок.

Там она и лежала до рассвета.

Только утром, когда люди пошли к навесу, собака покинула своего хозяина и ленивой рысцой побежала к пустому дому, к своей конуре. Здесь в миске лежали мослы, хлеб и остатки жареной картошки. Дед Силантий не забыл, что в усадьбе соседа оставалось живое существо.

Дворняга поела и забралась в конуру, ожидая чуда: вдруг в доме опять послышатся шаги и ее хозяин, придерживаясь за перильца, сойдет во двор.

Не дождалась. И уснула.

В этот новый посветлевший день работа шла споро и ловко. Все знали, что скоро Митя докончит делянку. Самосвалов отрядили не три, а два, но ходили они на редкость ритмично, АВМ легко успевала проглатывать траву, только подвывала, будто всё еще голодная.

У Архипа работы оказалось больше, чем он думал. Шуровал скоростями в кабине, «Беларусь» катался взад-вперед по сторонам накрытого пленкой травяного вала, насовывая землю сперва по бокам, потом на самый верх, ощущая колесами, как бугор упруго оседает. Много земли натаскивать Савин не велел. Попробуй уложи всего десять сантиметров на податливую травяную гору! К тому же у него побаливали голова и желудок, организм просил хоть самую малость привычного; на вчерашних поминках, где даже супруга не могла запретить, он, как говорится, «поддал». Утром, в унынии своем, Архип увидел на столе только чай, так что завтракал он больше для приличия и ушел не в настроении. Уже работая, нет-нет да и вспоминал оранжевый баллон и тех злыдней, которые ему так подстроили. Трудный, в общем, день. Но держаться надо.

Наконец появился Митя на своем комбайне, до крыши заляпанном зеленой резкой. Из кабины выскочил резво. И рот до ушей, такой довольный, всех целовать готов. Зашумел, перебивая гул машины:

— Порядок, крестьяне! Подбивайте бабки, сколько чего наработано! — Он бегал, спотыкаясь, от одного к другому, всей грудью хватал теплый и чистый воздух летнего дня. Ему ужасно хотелось спать. Столько дней по пятнадцать часов не выходя из кабины…