Девятая квартира в антресолях - 2

– Господи! Бедная! Несчастная Вы женщина! – не выдержала душа Андрея Григорьевича, и он не мог смолчать. – Их уж на земле нет, а Вы все за них решаете!

***

Ночь прошла мирно. Полетаев прислушивался, но, кроме храпа сиделки ничего не слышал за стеной. Эти размеренные нынче рулады лишь придавали обстановке какой-то домашний покой. Андрей Григорьевич, незаметно для себя, задремал. Ему снилась Лиза, она пришла к нему сама и стояла, не смея переступить порог. Он видел, что она поддерживает руками свой большой живот, и во сне понимал, что это значит. Он хотел простить дочку, прижать к себе, сказать ей, что все понимает. Но она заговорила первая, спокойно и внятно объясняя ему, что уходит насовсем, что у ребенка этого отца нет, и что она должна справиться со всем сама. А он отвечал ей, что у нее-то отец есть, и спрашивал с болью – зачем она его так обижает? А Лиза в ответ лишь грустно улыбалась.

Чем закончилось видение, он не помнил, а проснулся с первыми лучами солнца и пошел в церковь. Вчера они с Демьяновым отстояли большую службу до самого конца, а вдова ушла раньше и спала в домике после всех своих мытарств. А сейчас Андрею Григорьевичу захотелось побыть в храме одному, без сопровождающих. Он попал между службами, когда прибирались. Было тихо. Постоял, его не гнали. Выходя уже, столкнулся с батюшкой, тот стал расспрашивать. Узнав, что все более-менее хорошо, попросил передать вдове, что ждет ее для разговора.

Когда та вернулась, Андрей Григорьевич правил покосившуюся ступеньку при входе. Вдова села подле него на завалинку и в дом не пошла. Полетаев выпрямился и, утерев пот, отложил было инструмент.

– Думаешь, растаяла я? Думаешь, всю душу теперь тебе выворачивать стану? Разбежался! – вдова сузила глаза. – Что метнулся? Делай что делал. Просто в дом идти не хочу, хоть солнышком подышать.

– Вас, право слово, не поймешь! – обиделся Полетаев. – К Вам со всей душой, а Вы! Вот Вы все злитесь на меня, а что я Вам-то плохого сделал?

– Жалеть меня собрался? – она посмотрела из-под бровей. – Не надо! Меня жалеть не надо. Не позволяю.

Полетаев все-таки оставил работу и, тяжело вздохнув, опустился на приступочку рядом.

– А и тяжелый у Вас характер! – он вытирал руки тряпицей.

Вдова пожала плечами. Они помолчали.

– Чего батюшка-то звал, скажешь? – ни с того, ни с сего перешел вдруг на «ты» Полетаев.

– Да все за будущую жизнь спрашивал, – как ни в чем не бывало, отвечала Угрюмова. – Он же меня исповедовал, вот его старец-то и позвал, как я сбежала. Что-то они там обо мне судили, рядили. А ты чего это затеял? – она кивнула на раскуроченный вход.

– Да вот. Давно хотел, все руки не доходили.

– Дошли?

– И что про будущее? – спросил Андрей Григорьевич, не отвечая на шпильки вдовы.

– Да кругами-огородами, а все вел к тому, что надо мне в тот город ехать, где жена сына оставалась.

– А ты что, так и не была там? – действительно с удивлением спросил Андрей Григорьевич.

– Не-а! – вдова покачала головой. – Только не начинай и ты эту песню – единственные родные души, то да се.

Еще месяц назад подобный ход мыслей привел бы Андрея Григорьевича в недоумение и вызвал бы волну возражений и, возможно, даже возмущения. Как так! Это же очевидно! Но сейчас сидел он на свежевыструганной своими руками ступеньке и молча вздыхал. Потом поднял на Катерину Семеновну глаза, боясь увидеть снова ее лицо перекошенным и некрасивым, но оно было спокойным.

– Так и не знаешь, кто родился? Внук или внучка?

Вдова снова покачала головой.

– Страшно тебе? – тихо спросил Андрей Григорьевич.

– А нешто нет? – ответила Угрюмова, и в глазах у нее стали, но так и не пролились слезы. – А если нет их вовсе? Если я и их загубила?

Она встала и, обойдя Андрея Григорьевича, скрылась в сенях.

***

В тот же день другой старец принял ветеринара. Тот был мужик по-деревенски угрюмый, скрытный, его историю так никто и не знал. Но вышел он из скита просветленным, радостным и спокойным. Видимо, его вопросы свои ответы нашли сполна. Тут же Демьянов всем вниманием переключился на него, был у старцев среди дня, потом навестил ветеринара в его жилье. И потом они все ходили парой, как неразлучные друзья.

Андрей Григорьевич остался снова предоставленным самому себе полностью, сидел один на прогулочной скамейке, смотрел с холма вдаль. Потом он попросился к своему батюшке на исповедь, потом долго еще говорил с ним просто по душам. И стало на той душе светло и ясно. На обратном пути он зачем-то зашел в пустующую церковь, пробыл там всего минутку и вернулся в свой домик, минуя трапезную, куда уже собирался народ. Улыбаясь, он постучался к вдове. Та тоже к обеду не пошла и поэтому оказалась дома.

– Чего тебе? – сама открыла она дверь.

– А где Ваша напарница? – через плечо ей заглядывал Полетаев.

– Так ты к ней? – вдова стояла в проеме и внутрь комнаты соседа не пускала. – Отпустила я ее. Насовсем.

– Ну вот! – отчего-то расстроился Андрей Григорьевич. – А я же к вам обеим. Я ж попрощаться хотел.