Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Лето в Сызрани — городке Самарской области на 200 тысяч жителей — стало спокойной интерлюдией между кошмарами Челябинска и грядущим кошмаром СПБ. Сызранская тюрьма мне понравилась сразу. До утра, как обычно, меня там продержали в привратке, потом пришел надзиратель и без всякого шмона просто отвел в маленькую камеру спецкорпуса.

Там сидел человек, которого по привычке я принял за наседку, но, к счастью, в этот раз интуиция дала сбой. За время нашей совместной жизни Миша Маслов ни разу не вышел из камеры один и никогда не общался с ментами дольше, чем то дозволялось положняковому зэку. Коренастый брюнет лет сорока, Миша был из Тольятти, сидел в третий раз — как и в предыдущих случаях, за драку.

Причина, по которой его посадили вместо общей камеры на спец, выяснилась в первый же день. Миша был психопат, и тюремное начальство, видимо, устав разбираться в конфликтах и сажать его в карцер, приняло разумное решение отправить Мишу в тихий спецкорпус.

Наш первый конфликт возник из-за книг, которые он заметил в моем тюремном мешке. Миша попросил почитать, я неразумно отмахнулся, сказав, что там только философские и учебники — что было правдой. Миша воспринял отказ как оскорбление, моментально насупился и довольно агрессивно стал прохаживаться по камере, вроде бы разговаривая сам с собой, но при этом сжимая кулаки. Я слушал монолог, ожидая, когда начнется драка, и думая, куда лучше бить — в глаз или в челюсть, — но до этого дело не дошло.

Когда Миша уже завис надо мной с кулаками, книги я ему дал, и он улегся с ними на шконку. Прочел пару страниц сказания о Гильгамеше, на чем успокоился, вернул мне оба тома «Философского наследия» и больше читать никогда не просил. Конфликт был исчерпан. Шумерские боги все-таки были велики, коли могли успокаивать психопатов в тюрьме города Сызрани и через пять тысяч лет.

Однако и без книг Миша находил каждый день причину пойти вразнос. Тогда он вскакивал и начинал размашисто шагать по камере — стола в ней не было, так что имелось больше пространства для шоу. Вроде бы с ничего Миша начинал ругаться в пространство, с каждым разворотом шаги становились все резче, лицо его угрожающе краснело. Наконец, он подскакивал ко мне и начинал обвинять в какой-то нелепости вроде того, что я не туда поставил кружку. К счастью, припадок быстро проходил. В конце концов, исповедуя зэковское правило, гласившее, что сидеть можно с кем угодно — только чтобы тебе не выковыривали глазки, на его припадки я просто перестал обращать внимание.

В промежутках между припадками мы довольно мирно и по-дружески общались. Я рассказывал ему про политику, Миша — как варить хайку, самый популярный наркотик в криминальной субкультуре советских времен. О героине тогда только писали в газетах, в стране он появится чуть позднее, в разгар афганской войны. Ханку варили из маковых головок, которые тайком собирали на полях, где мак сажали для переработки в медицинских целях.

К политике Миша относился отрицательно — как и вообще ко всему, чего нельзя было потрогать руками.

— На кой фиг пошел ты в эту политику? — недоумевал он и давал мне уроки жизни. — Вот освободишься — приезжай в Тольятти. Смотри, я работал на АвтоВАЗе. Каждый день берешь там пару крестовин (он так и сказал «берешь» — как говорят «берешь из тумбочки») и выносишь с завода в носках. А на рынке за каждую дают пять рублей. Так что жить и при советской власти можно.

Особо впечатлил Мишин совет, где доставать мясо. Покупал он его в государственном магазине у рынка, где временами по каким-то эзотерическим причинам продавалось хорошее мясо по низким ценам — в то время, как в других государственных магазинах можно было найти только кости.

— В воскресенье, но только в воскресенье, идешь туда к шести часам утра занять очередь. Не позднее — магазин открывается в семь, надо заранее быть на месте. Очередь часа на полтора — зато мясо там парное, свежее… Потом жена сделает котлеты, пельмени, бефстроганов — и всю неделю праздник! А ты там всякой фигней занимался…

На этом месте я понимал, что дай мне выбор между той замечательной жизнью, которой жил Миша, и сызранской тюрьмой, я выбрал бы тюрьму.

Сама тюремная жизнь была вполне размеренной и сносной. Как я уже к тому времени знал, строгость режима в каждой тюрьме была обратно пропорциональной качеству бытовых условий. Условия жизни в Бутырке превосходили сызраньские на порядок, зато режим в Сызрани был просто парадиз. Мы не слышали грубости надзирателей и вообще не чувствовали их присутствия — менты появлялись у камеры только по делу. Раз в неделю проходил ленивый шмон, в ходе которого требовалось лишь вывернуть карманы. Осматривая камеру, менты не шли дальше того, чтобы заглянуть для проформы под матрасы.

Впрочем, так сложилось только в спецкорпусе. Тем же летом менты забили до смерти зэка. У него на шмоне нашли запрещенный чай, зэка вывели в продол бить, он стал огрызаться — его убили киянками, которыми менты обычно простукивают прутья решетки.